Тим Уиллокс - Двенадцать детей Парижа

В среду, убедившись, что его власть слишком слаба, чтобы усмирить бушующий ураган, король Карл созвал парламент и заявил, что все произошедшее было совершено по его повелению, дабы предотвратить мерзкий, но неудавшийся заговор.

Преимущества этой хитрости были очевидны. Народ быстро обнаружил, что любит своего монарха. Его храбрости и мудрости, а также направлявшему его руку ангелу посвящали стихи. По городу ходили религиозные процессии со святыми дарами и мощами святой Женевьевы, обретенными благодаря всемогущему Господу, даровавшему победу над гугенотами. Карл IX повелел отчеканить медаль, на которой он был изображен в виде Геракла, убивающего Гидру ереси. Элита, или сильные мира сего, хорошо заработали на этом. В Риме и Мадриде новость была воспринята с воодушевлением, и Ватикан заказал Вазари фрески, увековечивающие это славное событие.

То есть в целом результат Варфоломеевской ночи был признан благоприятным.

В каком-то смысле совет, данный королю его приближенными, оказался правильным. Массовое убийство не уничтожило движение гугенотов, но нанесенный им удар оказался очень силен, почти смертелен, и они от него так и не оправились. Их вожди были устранены, а с ними и возможность финансирования конфликта. Тысячи протестантов отказались от своей веры, потрясенные тем, что Бог позволил безнаказанно уничтожить своих детей. Очень многие приняли крещение, чем сохранили себе жизнь.

Эти несчастья не предотвратили гражданской войны, которая длилась еще двадцать лет – в подобных делах элита чрезвычайно изобретательна. Обладающие властью люди нашли другие причины убивать друг друга до тех пор, пока не погибли все Валуа, а первому из Бурбонов не осталось в наследство от них даже ночного горшка. Новый король, Генрих IV Наваррский, морил голодом Париж, пытаясь усмирить столицу, и хотя у него ничего не вышло, погибло больше тридцати тысяч горожан. Когда же в королевстве наконец воцарился мир, монарх втянул страну в новую войну с Испанией.

Его правлению положил конец кинжал убийцы.

После дня святого Варфоломея кровавое пиршество продолжалось еще месяц и прекратилось скорее от отсутствия подходящих жертв, чем от недостатка энтузиазма. Массовые убийства распространялись по всей Франции, словно волны от брошенного в пруд камня. Подобные камни бросались регулярно – как только пруд успокаивался, все ждали следующего. Но Тангейзер не мог забыть о том, что он помог бросить тот камень, который был направлен в Париж.

Вместе с Карлой и детьми он сталкивался с этими кровавыми волнами во время долгого путешествия домой, однако все они остались целы и невредимы, по крайней мере физически. Матиас не испытывал угрызений совести из-за убитых им людей, даже из-за несчастного менестреля и связанного гугенота, стоявшего на коленях на Паперти, но чувствовал, что ему уже никогда не отмыться после разговора с Рецем.

Конечно, он ни на секунду не допускал, что его совет склонил чашу весов в ту сторону, в которую они в конечном счете опустились. Нет, госпитальер не льстил себе. Подобный совет можно было получить от любого, кто знаком с природой власти и войны. Но Тангейзер ненавидел себя за тщеславие. Ради привилегии проехать полмили на пахнущих лавандой подушках и ощущения собственной значимости как советника он выплеснул ушат помоев, которые можно услышать в любой таверне или прочесть в дешевом памфлете, написанном такими ничтожествами, как Малыш Кристьен. Несмотря на то что один такой ушат был способен загрязнить лишь несколько мозгов, все вместе они слились в бурный поток, водоворот, океан, затопивший дерьмом весь мир. И в это дерьмо мальтийский рыцарь погрузился глубже, чем большинство людей.

Неудивительно, что его желание искупаться в крови было таким сильным.

Правда жгла его душу.

Тангейзер знал, что должен отложить меч.

Любой ценой, даже ценой жизни Карлы и детей.

Он не сомневался, что у него хватит на это воли, но желания сделать это не было ни малейшего.

Как говорил Петрус Грубениус, Истина – это ноша, которую невозможно вынести. Вот почему люди изобретали облегченную, частичную истину и лепили из нее богов.

Не желая испытывать свою волю, Матиас ничего не сказал Карле, и это еще больше ослабляло его дух. Он молчал, опасаясь, что любимая женщина признает его правоту, и тогда ни истине, ни воле уже негде будет спрятаться.

Дело было не в том, что графиня де Ла Пенотье осуждала его преступления. Да она и не осуждала. Несмотря на всю тяжесть совершенного им, Тангейзер никогда не переступал грани, где заканчивались любовь и сострадание Карлы. Другие преступления он совершить не боялся. Тем не менее подобная софистика была слишком примитивна и не могла обмануть даже его самого. Иоаннит не верил, что его обещание супруге отложить меч уменьшило или увеличило бы ее любовь. Эта любовь ошеломила Тангейзера, и он понял, что Карла будет любить его таким, какой он есть.