Тим Уиллокс - Двенадцать детей Парижа

– Я не знала, что у Гриманда есть мать, – сказала она.

– У всех есть мать, любовь моя. Даже у дракона.

Намочив и намылив тряпку, Алис и принялась смывать сажу с лица Эстель. Она прикасалась к коже девочки с такой нежностью и любовью, то и дело прополаскивая тряпку, словно всю жизнь ждала каждого прикосновения, и вместе с сажей смывала свою боль.

Карла прижала Ампаро к щеке, наблюдая, как перед ней снова разворачиваются мгновения вечности. Ее страхи прогнало что-то более сильное, мистическое, более долговечное, чем все земные горести. Новорожденная открыла глаза и принялась агукать, и мать повернула ее, чтобы дочь тоже все видела.

– Гриманд сажает меня на плечи, – объясняла Эстель, пока Алис полоскала тряпку. – Это самое высокое место в Париже. Я выше всех людей, и он несет меня туда, куда я хочу. Я дергаю его за уши, показывая, куда поворачивать, а он рычит и извергает изо рта огонь. И все уступают нам дорогу и завидуют мне, потому что я единственная девочка в мире, которая может летать с драконом. Мое лицо уже чистое?

– Нет, любовь моя, – вздохнула старуха.

– А почему вы плачете?

– Потому что я счастлива.

Эстель посмотрела на Карлу:

– И вы тоже счастливы?

Итальянка поняла, что по ее щекам тоже текут слезы. Она кивнула.

– А я плачу только когда мне грустно, – заявила девочка.

– Слезы печали – это хорошо. Но слезы радости лучше, – произнесла Алис.

Она смыла сажу с губ, ноздрей и ушей Эстель, потом сказала ей закрыть глаза, протерла девочке веки и пристально посмотрела на нее.

– Ты не она, – сказала старуха. – Ты – это ты. Можно я тебя обниму?

Эстель посмотрела на Карлу, словно искала поддержки, и та кивнула.

– Ладно, – согласилась девочка.

Алис обняла ее. Графиня видела, как в поисках истины она осматривает обширные земли своих познаний. Старуха должна была отринуть собственные притязания, которые были для нее бесценны. Так она и сделала, стараясь за своими желания разглядеть то, что больше всего было нужно Эстель.

– Другая женщина – ты понимаешь, о ком я, – утверждала, что ребенок не его, – сказала Алис. – Так она избавилась от моего сына. Сказала, это какой-то господин, который ей заплатил, хотя если он и дал ей денег, никто их не видел. К тому времени Гриманд стал меняться, и она его стыдилась. Наверное, ему было легче поверить ей, чем не поверить. Одно старая женщина знает точно: он любил ее дочку с той самой секунды, как она появилась на свет.

– Он и сейчас ее любит. Хотите, чтобы я ей сказала?

– Женщина вытащила для себя карту, на сегодняшний день. Утренний полумрак. Круг и квадрат, красное и белое, прошлое и будущее, надежда и вера. Покой после бури, – стала перечислять хозяйка дома.

– Звезда, – добавила Карла.

Девочка ловила каждое их слово. Не понимая смысла сказанного, она догадывалась, что речь идет о ней. Ее взгляд не отрывался от итальянки.

– Ты видела расклад сегодня утром, – напомнила Алис графине. – Возможно, она обретет его ненадолго.

– Тем больше причин сказать ей правду, – предположила Карла.

– Может, он мудрее нас. Родитель – это просто родитель. Но дракон? Первый ее бросил. Второй выбрал.

Итальянка вспомнила, что Матиас то же самое говорил ей о ее первом ребенке. Когда он впервые, в аду форта Сент-Эльмо, сказал мальчику, что пришел для того, чтобы вернуть его матери, Орланду расстроился. Подросток думал, что могучий Тангейзер выбрал его в друзья благодаря достоинствам, а не потому, что он чей-то сын. Наличие другой, скучной и практичной причины для выбора лишало его сознания собственной значимости.

– О чем это вы? – уставилась Эстель на обеих женщин.

– Мы говорим о тебе, – ответила Алис. – Ты Утренняя Звезда, самая яркая на небе. Вот почему Гриманд выбрал тебя.

Девочка долго всматривалась в лицо старухи.

– Гриманд называет меня Ля Росса, – сказала она. – Можно мне вымыть для него еще и волосы?

Мытье головы и причесывание Эстель отняли у Алис больше сил, чем роды Карлы, но каждая секунда доставила обеим огромное удовольствие. Итальянка ограничила свое участие в этом тем, что забирала ведра с водой, которые Гуго оставлял у двери. Ампаро все это время лежала на кровати. К концу у графини намокла рубашка на груди. Она снова покормила ребенка и переоделась в свое золотистое платье, которое теперь складками висело у нее на бедрах. Карла прижала ладони к животу. Внутри все болело, а время от времени чувствовались слабые спазмы. Она очень устала. Радость, близкая к экстазу, сменялась глубокой печалью. Женщину все сильнее беспокоил Малыш Кристьен.