Тим Уиллокс - Двенадцать детей Парижа

Он пронзил Папе Полю сердце, и тот умер, не издав ни звука.

Потом госпитальер взял кошелек Мориса и арбалет. Каменный пол был залит кровью жертв. Такова жизнь. Такова его жизнь. Он прошел вдоль стойки мимо обезглавленного музыканта, все еще сидевшего на стуле, и откинул дверной засов, после чего толкнул плечом дверь и покинул таверну, превращенную им в скотобойню.

На улице было почти темно. Грегуара мальтийский рыцарь не увидел. Рядом стояла бочка, в которую собиралась дождевая вода с крыши. Тангейзер положил на землю оружие и стянул с себя пропитанную потом и кровью рубаху, прилипавшую к коже. Затем он погрузил голову в воду до самых плеч. Вода оказалась холоднее, чем он ожидал, и приятно бодрила. Матиас сделал несколько глотков, прополоскал в бочке рубашку и вытерся ею. Стало легче. А с противоположной стороны улицы к нему уже бежал мальчик с собакой.

– Я испугался, – признался Грегуар.

Он смотрел на татуировку янычара на руках своего господина.

– Я же говорил, что не собираюсь умирать в Париже, – отозвался тот, выжимая рубаху.

– Я слышал шум. И увидел вот это, – мальчик показал на дверь.

Кровь текла из-под дверей «Слепого волынщика» и капала на ступеньку крыльца.

– А что случилось с менестрелем? – спросил Грегуар.

– Как любят повторять наши правители, на войне страдают и невинные, – развел руками иоаннит.

Мальчик обхватил его за талию, прижался к нему и всхлипнул, как тогда, во время резни в Лувре. Он был ребенком, испуганным и измученным, а единственный человек, которому он доверял, только что убил ни в чем не повинного певца. Тангейзер перекинул рубаху через плечо и прижал к себе маленького слугу, чувствуя, как дрожит его нескладное тело. Если бы Господь в момент сотворения мира держал в своих ладонях сущность сострадания и из любопытства добавил к нему боль растерянности, получилось бы то, что испытывал госпитальер.

Чувства, которые были совсем не нужны, поднимались изнутри. Тангейзер принадлежал к тем людям, которые сделали мир таким, каков он есть. Он дожил до такого возраста, когда отрицать это было глупо. Этим миром не стоило гордиться. Среди стыда и крови, ярости и отчаяния Матиас искал нужные слова. Что-то такое, что он имел право сказать, что-то настоящее, а не скользкую отговорку. Не стоило забирать парня из конюшни, хотя следует отдать дьяволу должное – более ценного компаньона трудно сыскать. Можно было признаться мальчику, что он плохой человек, настоящее чудовище. Привести факты. Но ребенок не поймет или увидит в этой правде крупицы утешения, в котором он так нуждался и которое заслужил.

– Грегуар. – Госпитальер заколебался. – Я люблю тебя, мальчик.

Тот поднял свое уродливое лицо и посмотрел на него так, словно слышал эти слова впервые в жизни. И ведь, скорее всего, так и есть, подумал рыцарь.

– Ты спас мне жизнь и, наверное, душу тоже. Если я лишусь и того и другого, то все равно буду любить тебя, даже на самом дне преисподней. А теперь умойся.

Грегуар плеснул водой в лицо и старательно потер его. Рыцарь отошел к стене и помочился. Потом он завязал рукава мокрой рубахи вокруг пояса. Мальтийский крест на груди сослужил хорошую службу, но теперь выдавал его. Мальчик тоже отошел к стене.

– Умыться, облегчиться – и снова в бой. Да? – повернулся рыцарь к слуге.

Юный парижанин кивнул и улыбнулся.

Он был нужен Тангейзеру, чтобы проводить до улицы Труандери, к Жоко. После этого рыцарь оставит мальчика на каком-нибудь постоялом дворе и вынудит его подчиниться, не обращая внимания на протесты. Так будет правильно. И все же Матиас не мог заставить себя исключить этого ребенка из той мрачной загадки, которую загадала им судьба.

– Предстоит еще много кровавой работы, – предупредил он своего лакея. – И я ее сделаю. Ты меня простишь?

Грегуар молча кивнул.

– Впереди много опасностей, – продолжил иоаннит. – Я оставлю тебя в надежном месте, если захочешь. Но если ты пойдешь со мной, я буду благодарен за помощь. Честно говоря, без тебя мои шансы невелики.

– Конечно, я вам помогу! Что я должен делать?

– Отведи меня к тому дому на Рю-де-ла-Труандери.

Проснувшись, Карла увидела, что Ампаро смотрит ей прямо в глаза. Они почти касались друг друга носами. Интересно, что видит ребенок, подумала женщина. Девочка словно купалась в дыхании матери, а та не шевелилась. Она была очарована сиянием, исходившим от новорожденной, она чувствовала прикосновение вечности. Мир един, и так будет всегда. С губ Ампаро слетел тихий, музыкальный звук – приветствие, вопрос, песня жизни. Карла улыбнулась.