Тим Уиллокс - Двенадцать детей Парижа

По лиловым щекам хозяйки покатились слезы. Карлу пронзила острая жалость. Но у нее снова начались схватки. Боль поднималась изнутри, но женщина молчала, лишь сильнее сжимая руку старухи.

– Зря я все это, – сказала Алис. – Ты не в том состоянии, чтобы слушать мои глупости.

Она протянула руку за портретом, но ее подопечная покачала головой:

– Я рада, что вы мне это рассказали, Алис. Я знаю, что значит предать сына. Карты все правильно сказали. Неоправданные надежды. С моей стороны глупо вам что-то объяснять, но это наше бремя. Самое тяжелое из всех.

Старуха вытерла лицо тыльной стороной ладони и на мгновение стала похожа на ребенка. Она кивнула, Карла улыбнулась ей, и Алис тоже улыбнулась в ответ, качая головой:

– Понимаешь, он был влюблен. А женщина боялась за него. Он мог иметь любую девчонку, и многие об этом мечтали, причем не только во Дворах. И имел, но дело не в этом. Не в том, что я теряла его, а в том, что отдавала ей. Она была плохой. Худшей из шлюх. Но любовь не подчиняется логике, и нам не нужны карты, чтобы это знать. Она забрала его сердце – я сразу поняла, что так и будет. Конечно, надо признать, она была довольно красива. Он свалял дурака, как и все мужчины в таких обстоятельствах, но в конце концов вернулся домой, зализал раны и стал королем Кокейна, пройдя по трупам многих жестоких соперников. Враги называли его Инфантом.

– Да, я слышала. Но почему?

– Поначалу чтобы оскорбить. Ему едва исполнилось девятнадцать, и он был новичком. Ветераны считали, что Гриманд не знает, что делает, и что он должен работать на них. Свою ошибку они понять не успели, поскольку уже были мертвы. Понимаешь, мой сын ценит свою жизнь не больше, чем цветок ценит лепестки, а его враги дрожали за свою шкуру.

В голосе пожилой женщины чувствовалась гордость, но вместе с ней также гнев и сожаление.

Графине хотелось сказать: «Я знаю такого человека. Он мой муж. Я его люблю». Но она не стала прерывать исповедь Алис, рассказывавшей о бремени, которое выпало на ее материнскую долю.

– Он больше ни за кем не ухаживал, утратил вкус к любви – он вообще отказывался говорить о ней, – но старая женщина не стала бы ставить это в заслугу шлюхе. Его сердце не зажило, как это всегда бывает. Нет, просто Гриманд утратил желание. Еще один плод материнского проклятия. И кто знает, единственный ли? Он стал самым мрачным из людей.

Карла молчала, но затем любопытство в ней взяло верх.

– Вы сказали, у Гриманда есть дочь? – осторожно спросила она.

– Он не признал ее, и тут его нельзя винить, в отличие от многого другого. Гриманд сам не знал своего отца, так что это не трагедия. Бабка не видела свою малышку с того момента, когда она родилась, прямо здесь, в этой комнате.

Если все это случилось десять лет назад, то Гриманд должен был быть гораздо младше, чем казалось Карле, – ему было лет тридцать. Она невольно подумала об Эстель. Вспоминала ее яростное, измазанное сажей лицо и не находила сходства с Гримандом, хотя прекрасно понимала, что это ничего не значит. Все дело во взгляде девочки, напоминавшем огненную стрелу ревности, пущенную в итальянку. Кем бы ни была его дочь, ее потеря оставила в сердце короля воров рану, которую не смогла залечить Алис.

– У меня отняли первого сына сразу после появления на свет, – сказала Карла. – Он рос как незаконнорожденный, сирота, в мире, похожем на эти Дворы. Ему было двенадцать, когда я снова его увидела. Я долго не могла найти в себе мужества, чтобы начать искать его. А теперь он опять потерялся. Но этого ребенка, клянусь, я никому не отдам.

Роженица заплакала, и Алис тоже, а потом начались схватки, такие сильные, словно тело Карлы разрывалось надвое. Но боль прошла, а вместе с ней и печаль. Женщина попросила чаю, и хозяйка принесла ей чашку. Выпив чай, Карла взяла с кровати портрет и внимательно рассмотрела его, любуясь великолепной работой. Черные штрихи были нанесены металлическим стилом, которое окунали в порошок из сланца. Красноватый оттенок, придававший портрету жизнь, достигался с помощью рыжей глины. Искорки света в зрачках были сделаны коричневым карандашом. Настоящий шедевр. Графиня с трудом сдерживала любопытство, чтобы не спросить, кто его создал. Алис улыбнулась:

– С этим рисунком связана забавная история. Хочешь послушать?

– Да, пожалуйста. С удовольствием.

– Однажды, когда мой парень завтракал в таверне, в Ле-Але, к нему подошел знатный господин и попросил позволения нарисовать его портрет. В Ле-Але можно встретить кого угодно, но такая просьба была очень странной. Мой сын принял его за содомита – тот дворянин не первый, кто его домогался, – и сказал, чтобы он шел своей дорогой, пока цел. Но господин настаивал, обещая щедро заплатить за один час. Ты спросишь, почему? Увидев моего сына, этот знатный человек почувствовал непреодолимое желание попрактиковаться в своем искусстве – он называл себя самым известным живописцем Франции.