— Что можно сделать, чтобы изменить меру пресечения для Агушева? — в лоб спросил он.
— Не понял, — растерялся Сильченко.
— Вообще-то понимать тебе бы и не надо, майор, — Сильченко дернулся, он еще носил капитанские погоны, — но чтобы ты не думал плохо о нашей системе и обо мне в частности, кое-что скажу. Есть возможность обменять на Агушева шестерых наших военнопленных. Как полагаешь, стоят наши люди того?
Сильченко улыбнулся:
— Так металл-то уже конфискован… так что речь идет только об Агушеве.
— И о Толкиене, — посерьезнел генерал. — Таковы условия, да ты и сам понимаешь, они по одному делу проходят — не разъединить.
Через неделю после этого разговора Агушев был освобожден под крупный залог по состоянию здоровья. Справку, что Агушев, крепкий мужик без малейшего физического дефекта, — едва на ладан дышит, подписал главрач областной больницы, нарушив при этом все мыслимые и немыслимые правила оформления, учета и регистрации подобного рода документов.
Сам же Агушев срочно вылетел на родину в родную Осетию. Все передвижения его там установить не удалось, но что ему удалось пробиться аж к президенту Осетии, чекисты знали. Сами и способствовали.
В октябре по ТВ в программе «Время» ведущий сообщил, что в Чечне нашим миротворцам удалось освободить еще шестерых военнопленных — троих офицеров и троих солдат-срочной службы. Как всегда, это отнесли в заслугу олигарху, и, показывая его хитрое округлое лицо крупным планом, корреспондент все спрашивал:
— Сколько вам стоила эта акция?
Олигарх закрывался рукой и отнекивался, мол, я тут ни при чем.
В то же время вид у него был такой, что все понимали: да, это я, но стоит ли об этом говорить.
— Сволочь! — сплюнул Сильченко и поплелся на кухню за пивом. В этот момент на экране появились кадры о взбесившемся слоне в маленьком городке Пхукет Королевства Таиланд. Слон необычной угольно-черной масти разнес целую улочку и насмерть затоптал одного туриста из России. Лицо жертвы тоже показали крупным планом, и, увидь это Сильченко, он непременно бы воскликнул:
— Он! Кот!
А так Сильченко еще долгие годы искал его следы.
Фамилия же погибшего столь экзотической смертью туриста нашим правоохранительным органам ничего не дала. Ну кто такой Литвин Юрий Семенович? Да кто бы не был, все дела его, если таковые и имелись, закрыла сама смерть.
Суд по делу Агушева и Толкиена состоялся в конце года. Судья учел все, и обвиняемые получили ниже нижнего — по пять лет. А ввиду амнистии они были освобождены тут же, в зале суда.
Самое уникальное дело закончилось самым уникальным приговором.
Майор Сильченко — звание ему было присвоено еще в процессе следствия — был награжден еще и орденом, и это справедливо.
Олигарх еще более упрочил свой авторитет миротворца и спасителя России. И это несправедливо.
Не соблазнись тогда Сильченко холодным «Магаданским», он понял бы, что справедливости все-таки больше. Просто мы о ней не всегда знаем — не дано.
А так он еще пребывает в сомнениях.
Самые безопасные корабли те, что на суше.
Все воды твои и волны твои, Господь, прошли надо мною.
Иона
С помощником Сарыча Коляня встретился уже на второй день. Никакой конспирации — чем проще, тем лучше. Помощник пришел к нему в номер, деловито высыпал на кровать гору банковских упаковок.
— Это три миллиона в рублях. А это аванс — сто тысяч долларов.
— Аванс?!
— Остальное получите после выполнения, опять-таки через меня. Но по мелочам лучше меня не беспокоить. С этими деньгами возможностей у вас больше, чем у меня.
— Сроки?
— Вот об этом я и хотел сказать. Надо успеть до выборов…
— Значит, три недели.
— Значит, так.
С тем и распрощались. Коляня доллары спрятал серьезно: в свою грязную майку завернул и в сумку положил. А рубли в коробку из-под обуви и в рюкзак. Пятьдесят тысяч — одну упаковку — сунул в карман куртки и вышел на улицу.
На душе у него ликующе и тревожно пели трубы. Еще одно усилие, и он будет далеко далеко отсюда. Не сволочь он, конечно, заедет в Липецк. Адрес Виктора помнит. Долю его отдаст. А там — Израиль. Там все его счастье и настоящая, в полный дых, жизнь.
— Ну, дам копоти!
И день удался — лучше не придумаешь. Сентябрьское солнце отдавало последнее тепло бабьего лета. Надо же — бабье лето. Еще тепло, еще можно понежиться, но тепло и нега на исходе. Легкая грусть вместе с серебристыми паутинками плывет над землей. Морской ветерок приносит на улицы запах водорослей, соли, далеких странствий. И оттого дышится так легко, а мысли в голове — как эти облачка: невесомые и летучие.
Читать дальше