Ал. Смирнов - Всемирный следопыт, 1931 № 05

В конце июля, после прохода льда, нагруженные суда приходят первым рейсом в Новый порт, где начинается погрузка иностранных пароходов. В конце августа, вторым рейсом, они захватывают грузы с Халяй-спугора. Операции заканчиваются в конце сентября. Малейшая задержка может сковать суда льдом в пути.

Норвежская «Марита» расцвечена черными, белыми и розовыми полосами. Это придает ей какой-то мрачнококетливый вид. Чернокрасный «Хилькрофт» тоже норвежец. Облезлый и старый, он заигрывает с новенькой русской баржей. Дальше виднеется высокобортный английский угольщик. У него насупленный, недоброжелательный вид старого, обрюзгшего английского консерватора.

Маленький катеришка, вертясь среди окружающих океанских пароходов, словно блоха перед стадом слонов, подвозит меня к лихтеру. Лихтер — это железная баржа. Он выстроен специально для транзита леса. В его трюм можно спустить целый пароход, который сможет там даже двигаться. Если заглянешь вниз, то от глубины и сладковатого запаха леса кружится голова. Сейчас лихтер до половины нагружен высокосортным, гладкоствольным, словно выведенным по линейке, экспортным лесом.

— Майна! Вира! — глухо доносится из глубины трюма.

Гремит лебедка. Железный хобот наклоняется над пропастью трюма, опуская туда стальной канат. Грузчики внизу приподнимают ломами бревно, и, захлестнутое стальным объятием каната, оно плавно переносится в трюм пapoxoдa.

— Пойдет-пойдет! Сама пойдет. Еще пойдет! — взрывают воздух крепкие груди грузчиков. Норвежец, стоящий у машины, радостно ухмыляется. Ему нравится песня русских, нравится радость их труда.

— Направо, чертило, направо! — ревет ему снизу огромный бородатый дядя, и стрела послушно делает движение направо. Норвежец понимает по-русски. Но вот появляется на мостике золото капитанских галунов. Глаза машиниста мгновенно потухают, спина горбится, а из лихтера снова несется интернациональное: «Майна! Вира!» При капитане, боящемся красной заразы, норвежец не должен обнаруживать своего знания русского языка.

Черная пасть иностранцев жадно проглатывает наш экспорт, выбрасывая взамен машины. Ящики — большие, маленькие, огромные. Ящики хранят в себе колоссальную энергию, спресованную в тысячи тонн стали и железа, загнанную в колеса маховиков, в движение поршней. Эта энергия подталкивает упирающуюся жизнь, она шагает индустрией по нашему необъятному Союзу, она ускоряет темпы нашей великой и небывалой стройки.

«Помогите нам! В тесном единении с Советским союзом! Посвящено нашим русским братьям, товарищам матросам „Первой пятилетки“, Красной помощью Данцига. Да здравствует борьба с белым террором. Август 1930 г.»

Эта надпись, приколотая данцигской организацией Красной помощи Германии, белеет на стене красного уголка. «Первая пятилетка» — новый теплоход Карской экспедиции. Он прибыл в конце августа из данцигского порта. Налет заграничного плавания еще чувствуется на команде. Штурмана щеголяют в каких-то особенных дождевиках, на матросах необычайно замысловатые узоры жилетов и длинноносые ботинки «джимми». Но беседуя с ребятами, я не чувствую никакого восхищения и аханья перед Западом. Мне рассказывают о безработных, ночующих в скверах, об отсутствии прожиточною минимума, о необычайной проституции «вольного города», где нужда выгоняет толпами женщин на улицу.

В этом году в состав Карской экспедиции вошли пять мощных теплоходов-буксиров, заказанных нами в Германии. Но эти буксиры стоят лучшего пассажирского парохода. Поражает абсолютная безукоризненная чистота. Команда, гордящаяся своим теплоходом, яростно следит за поддержанием этой чистоты. В огромном машинном отделении, где в ритмично стучащие поршни цилиндров запрятано 1 400 лошадиных сил, ни единого пятнышка нефти на полу. Вахта машинного отделения сейчас же после работы попадает под душ. Теплоход сверкает ярко начищенной медью кранов и ручек, стеклами иллюминаторов, гладью линолеума.

Первое время, попав сюда после нескольких месяцев скитания в тайге и тундре, я ошалел от культуры и комфорта, такого необычного здесь, за полярным кругом. Я пугливо подхожу к умывальнику, у которого два крана для горячей и холодной воды; с чисто папуасским любопытством верчу выключатель вентилятора, предлагающий прохладу в любой час дня и ночи. Матросские каюты — большие светлые комнаты, с четырьмя пружинными койками и четырьмя шкапчиками для одежды, с верхним и настольным светом, с линолеумом на полу. Укладываясь спать в одной из кают, вспоминаю полутемные душные каморки английских матросов, которые мне пришлось видеть при посещении одного из английских лесовозов.