Ялмар Тесен: Опасное соседство

© Перевод, Тогоева И. А., 1997

Худож. Н. Бугославская

Боль начиналась, если нечаянно заденешь изуродованную правую руку, и вместе с болью приходили воспоминания.

Иногда их сопровождали звуки, похожие на щелканье садовых ножниц — инструмента, с которым он больше управляться не мог, — или на клацанье собачьих зубов, когда пес прыгает, чтобы достать палку. Пасть акулы тогда промелькнула совсем рядом с его головой, и, пропарывая ему ладонь зубами, хищница тоже издала подобный негромкий звук, похожий на щелчок затвора хорошо смазанного дробовика; зубы акулы, утонув в его плоти, разорвали ее одним быстрым и удивительно точным движением — ни один механизм не сумел бы так, — и голова ее пронеслась так близко, что даже содрала ему кожу на скуле. Акула взлетела тогда над водой, точно стартовавшая ракета, и ударилась о задранную корму лодки, подняв фонтан брызг, а когда она шлепнулась плашмя у самой его груди, он успел выбросить вперед правую руку, чтобы как-то защитить себя. Острорылая акула, «Джек-прыгун», мако, голубой пойнтер, кусака — как ее ни называй, словно темно-голубая торпеда в два с половиной метра длиной легко отшвырнула Джеймса Ривера ударом хвоста и исчезла в лиловой глубине океана.

Потом говорили, что ему повезло, однако же весь обратный путь до двух мысов-близнецов, стерегущих вход в залив Книсны, он с тоской думал о том, что видит океан в последний раз и настоящим рыбаком ему больше не быть. Голова у него кружилась от потери крови, он баюкал промокший окровавленный сверток — свою израненную руку — и смотрел, как атлантические олуши то взлетают, то вновь садятся на воду вокруг лодки, прочерчивая пенные следы, как мелькают желтоперые тунцы под килем, и даже в эти моменты его не оставляла мечта о крепкой удочке и любимом поплавке с воланом из желтых перьев, скачущем по белому буруну за кормой моторки. И в который раз, задохнувшись от боли, не имевшей никакого отношения к истерзанной руке, он все пытался убедить себя, что никогда больше ему не придется ощутить знакомое подергиванье удочки и услышать, как шипит леса в катушке спиннинга, когда выходишь на простор открытого моря.

Что ж, по крайней мере улов у них тогда был немалый — больше тридцати штук горбылей-холо, каждый килограммов по пятнадцать, не меньше. Однако цена этого улова для него оказалась слишком высока. Его правая ладонь была рассечена наискось от основания указательного пальца до запястья самым мощным и острым ножом, какой сумела создать природа за миллионы лет своего развития.

Ожидая скорой помощи и все еще не ощущая в руке особой боли, он с огромным удовлетворением смотрел, как выгружают улов. Серебристо-бронзовые рыбины, каждая больше полутора метров длиной, поблескивали на солнце чешуей, хотя опаловые краски, столь характерные для всех горбылевых, когда рыба бьется на крючке и выскакивает из воды, а рыбаки вручную вытаскивают ее на борт, уже погасли; сиреневые, лиловые, розовые и голубые оттенки приобрели строгий металлический отблеск смерти, но Джеймсу пойманные горбыли казались прекрасными, идеально симметричными, как и лососи, с широкими могучими хвостами и огромными разинутыми пастями, где виднелись пожелтевшие от долгой жизни в морских глубинах зубы.

На досках пристани у ног Джеймса Ривера успела собраться лужица крови; его кровь смешивалась с рыбьей, а гора горбылей все росла. С легким головокружением, полностью поглощенный созерцанием ритмичной работы своих товарищей, он едва заметил, как чьи-то заботливые руки обняли его, приподняли и повели в машину «скорой помощи».

Затем последовали четыре дня странной и непривычной неги — он впервые вкусил больничной жизни за все свои пятьдесят девять лет, и она показалась ему совсем не такой уж неприятной, однако с довольно противным оттенком: по меркам больничного персонала он считался стариком, которому пора было строить свою жизнь иначе.