Гавриил Колесов - Внук охотника

Все свежее мясо они завернули в шкуру, завязали ремнями и, подцепив на толстую палку, подтащили к обрыву. «Ну!» — с этим криком бросили тяжелую ношу. Она покатилась по крутизне и шлепнулась на отмель возле плота.

— А я думал, придется все это богатство здесь оставить. — Николай влюбленными глазами смотрел на Мичила и поражался его, совсем не по годам, удивительной сообразительности.

Тонкими бревнами, как рычагами, столкнули плот на воду. Развязав шкуру и сполоснув ее, расстелили шерстью вверх на плоту. Стёгна привязали снизу к бревнам мокрой ременной бечевой. В холодной горной воде мясо долго не испортится. А мокрая бечева, как гласит народная мудрость, прочна.

— Отправляемся? — Лицо Николая светилось радостью.

— Давай отправляться. Только возьмем два шеста на всякий случай да вот эту огромную щепу от разбитого молнией дерева. Пусть будет кормовым веслом.

Речка, многоводная и стремительная, подхватила плот, только лишь его оттолкнули от берега, и легко, словно берестяной чуманчик, понесла вниз. Мичил еле успевал править неудобным кормовым веслом, направляя плот подальше от скал, о которые хлестался поток, от отмелей, которые вдруг почти перегораживали речку.

Некогда было смотреть по сторонам, и все-таки видел Мичил, как по обе стороны стремительно проносились высокие вершины, похожие на якутских женщин, набросивших на плечи зеленые бархатные шали; иная гора — как каменный лоб, застывший в задумчивости, согреваемый лучами уже низкого вечернего солнца.

Некогда Мичилу осмотреться, подумать — речка здесь очень стремительна и крута в поворотах. Но если бы он мог посмотреть на себя со стороны, то показалось бы ему: не мальчишка это на плоту и не истрепанная, порвавшаяся во многих местах рубашка на нем, которую треплет ветер. Нет, это над маленьким, едва вмещающим двух человек, плотиком, несущимся по бурливой клокочущей речке, развевается красный флаг. Флаг победы.

Плыли остаток дня и всю ночь. Николай, которого утомляла пешая дорога и мучил страх перед бородатым Поликарпом и его приятелем, на берегу почти не смыкал глаз. А здесь, на плоту, сытый, успокоившийся, уверовавший в счастье, посланное ему судьбой в лице все умеющего, все знающего Мичила, он беспробудно спал, лишь изредка переворачиваясь с боку на бок.

Мичилу тоже хотелось спать, но он крепился. Следил за речкой, которая под светом ущербной луны играла золотистыми бликами и потому казалась покрытой чешуей сказочного карася.

Когда с обеих сторон надвигались, кажется готовые навалиться и раздавить горы, над их вершинами, над темной бурлящей тесниной, где мотало хлипкий плотик, особенно ярко и крупно светили звезды.

Перед восходом солнца, когда стало очень прохладно, Николай проснулся.

— Как я сладко выспался, — сказал он, поеживаясь и позевывая. — Вздремни, тукаам. Я веслом поворочаю.

Мичил устроился на шкуре, которая показалась ему очень мягкой. Заложив руки за голову, смотрел на небо, с которого исчезли звезды и луна. Светлое, оно вместе с тем было очень холодным. Но вот за спиною Николая появилось красное, будто тоже не очень проспавшееся и не очень отдохнувшее солнце. Коснулось теплым лучом лица, словно сказало: «Спи спокойно. Ты потрудился славно — можешь отдохнуть».

Последнее, что видел Мичил, закрывая глаза, как Николай, зябко поеживавшийся, согретый солнцем, уронил голову на грудь, но тут же ее поднял.

«Не выспался, значит, — подумал Мичил. — Надо поскорее сменить его. Я только лишь чуть-чуть подремлю».

На берегу стоял Владимир Лукич. И младший техник Николай Санников. И все рабочие отряда. Нет, это не рабочие, а ребята из восьмого класса. Комсорг Костя Охлопков. Всегда беспокойный и очень горячий Коля Борисов. Рассудительный и немногословный Радий Еремеев. Маленький, незаметный среди товарищей, но самый серьезный Саша Тарахов. Августа. Всех ближе к воде, может даже ноги промочить в своих туфельках, синеглазая Августа. Рядом с Владимиром Лукичом… Нет Владимира Лукича. Это же Поликарп-бородатый! А с ним Кривая рожа. Нож за спиной прячет. Оба в воду кидаются. Кричат. Ребята все кричат. Кто это кричит? Это Поликарп по-звериному рычит? А нож над водой как страшно сверкает. Все кричат…

Мичил, оттолкнувшись сильно руками, сел. Вскинул голову. А глаза никак не открывались. «Сплю я еще или не сплю?» Слышал страшный и непонятный рев. С трудом разомкнул веки.

Николай дремал, зажав под мышкой конец огромной щепы от разбитого молнией дерева; щепа моталась безвольно. На голове Николая сидело солнце. Уже не красное, а словно умывшееся и еще не по-дневному жаркое. Сидело и хитро улыбалось: «Усыпило вас!» А ревело впереди. Мичил взглянул туда, когда камни, встававшие из воды, как хищные зубы, уже кинулись на плот. От камней, вскипая и разбиваясь на два потока, речка разбегалась и… исчезала. И там, где она исчезала, вставал водяной смерч. Каскады брызг, вырываясь откуда-то снизу, обрушивались на каменный остров. И ревел не то этот остров, не то… «Водопад?!»