Владимир Богораз - Северная охота

Ребятки уселись все вместе. Ванька Ухват рассказывает длинную сказку о Морском Скакуне и о лебединой женке:

— Вот свекровка говорит невестке: «Поди потрох чистить». — «Не стану я. Одежда моя белая. Пища моя — трава да коренья. Боюсь я крови».

Пурх — улетела.

— Ох, ты! — говорит Морской Скакун, — женка моя заколдованная…

…Пошел Морской Скакун на степные озера. На озере плавает лебедь, такая же белая…

Нуват сидит у костра и смотрит на огонь.

— На озере Олерском я видел лебедь… — заговаривает он нерешительно.

Он говорит, обращаясь не к людям, а к огню.

— Она плавала одна, ныряла, купалась, как человек. Стал я красться, а она смотрит на меня и только словами не говорит.

Мы молчим и слушаем.

Какая странная мечта живет в его сердце, диком и унылом…

Он замолкает и долго пристально глядит на огонь.

— Лебедь моя, — говорит он чуть слышно…

Лебеди лежали и не шевелились, только ветер раздувал их мертвые белые перья.

Лебедь с серым кольцом и его лебедка лежали с самого краю. Их шеи сплетались, и головы касались, и при неверном свете костра казалось, что они целуются и после смерти.

Мы прикрыли лебедей хворостом и легли спать.

И проснувшись к полудню, мы увидали, что у крайней пары расклеваны головы и выедены глаза. Это сделали чайки. Большой лебедь и его лебедка пострадали вместе и после смерти.

Мы изрубили на части эти два лебединые тела и сварили в котле. Остальное сложили в лодки и отправились обратно…

С.-Петербург, 1908

Три дня мы пробирались по узким протокам от озера к озеру на тундре, у берегов океана. Мы шли в лодках и челноках. Нас было шестнадцать человек: десять взрослых и шесть подростков; и три собаки. Мы шли на охоту за лесными гусями.

В летнее время тысячи и тысячи уток, гусей, лебедей падают на тундряные озера. Они линяют, теряют из крыльев маховые перья, прячутся в траве и жиреют. Осенью, когда крылья отрастут, они собираются в стада и готовятся к отлету. В конце июля, перед под'емом, птицы приходят к озерам люди на легкую и вольную охоту. Они убивают сотни лебедей и тысячи гусей, увозят полные лодки и остаток прячут в ямы под мох, до зимней дороги.

Лодки наши были сшиты из досок древесными корнями. Челноки были стесаны до толщины картона и так легки, что каждый гребец мог нести на плече свой челнок на волоках и на перешейках. Мы шли за добычей, и потому с нами не было запаса. Только немного сушеной рыбы, по три пластины на брата. С нами не было ни ружей, ни пороха, ни дроби. Одни старые сетья и легкие птичьи копья, с тройной головой и зазубренным жалом, — странные копья, которые надо метать навесно с особой доски. Десять тысяч лет назад, в ледниковый период, люди каменного века на Роне и Лауре метали такие же копья в такую же линялую птицу. Мы тоже были, как люди каменного века: хищные охотники — ловцы. Высшая наша похвальба была: «Я тела не жалею, гоню за живым во всю силу».

Справа и слева лежала плоская тундра: На ней не росло ничего, кроме мха. В разложьях, с южной — стороны, пряталась недрость ивы, мягкая, слово игрушечная, зеленая с бурым. Топкая «гусиная травка» сбегала к берегам.

У края воды тянулась сплошная кайма животных остатков. Старые перья, помет, местами клочья оленьей шерсти. Так много здесь ютилось гусей, лебедей, оленей.

С левой стороны местами выбегала Едома, узкий кряж сурового камня, темный, нагой, весь в столбах и навесах, под'еденных ветром и стужей. Она была брошена среди плоского болота, бог знает зачем, как длинная гребенка. И на повороте лесного плеса из бурых утесов вылетал коричневый челнок и с криком кружился над собаками, и гнал их прочь от своего гнезда.

И на другом повороте попадалась гусиная стайка, два-три выводка, большие, полувзрослые. Гребцы ходили в погоню, и двухсторонние весла гнулись, и челноки мчались так быстро, что в глазах рябило.

Гуси с криком уплывали и бежали по воде, хлопая бесперыми крыльями, и старались отныряться.

Васька Дауров, казак, маленький, злой и удалый, выгребал впереди всех и, улучив минуту, метал свое копье в самую гущу стада. Копье шло по шеям и нанизывало на свои растопыренные зубья одного гуся, потом другого, потом третьего. Гуси ныряли и уводили копье вниз, до самой пятки древка, как рыба уводит уду; потом уставали и выходили наружу, слепо, не глядя, часто попадая головой под самое дно челнока.