Владимир Богораз - Северная охота

И вся остальная птица пугалась и поднимала крик, ныряла и убегала. Крохали и гагары и черные турпаны, и белобоки, и шилохвосты, и лутки и всякие другие утки. И вертливые савки с плачем проплывали мимо, отдаваясь волне, и громко выкликали свое низменное: а-ангы, а-ангы!

Светло-пушистые гусенята, жирные и глупые, уже наполовину в перьях, спасались к берегу и прятались в траве, но подавали о себе весть тревожным клыканьем: клы, клы, клы!

Старые гуси с темной спиной прибивались к мысочкам и, положив голову на песок, вытягивали узкую гузку на изрез воды и вдруг исчезали из глаз, сливаясь с изгибом берега. Их серые перья темнели, как серая земля, и шея круглилась, как бурый сучок сплавного дерева, случайно прибитый к песку. Они лежали недвижно, как камни. Можно было подойти вплотную и ступить ногой, но они не шевелились и только в последнюю минуту вырывались из-под самой подошвы и убегали с криком.

На обеденной стоянке мы палили на углях гусиные крылья и жадно сосали нежный мозг из костных трубок. Наполняли котлы доверху темным и душистым мясом. Головы и лапы мы бросали собакам, но собаки их не ели. В летнее время собака не принимает подачек из рук человека. Она охотится рядом с ним, как вольная союзница, и сама берет в поле свою часть из замордованной добычи.

Мы ночевали на грудах наносного леса. Они лежали холмами на версту и на две. Их принесли весенние разливы океана, оставили на тундре и схлынули назад. В этих грудах попадались американские сосны, японский бамбук, занесенный течением из Великого океана сквозь ворота Берингова пролива, обломки кораблей, разбитые бочонки, доски, даже окна и двери разрушенных домов, неведомо откуда.

Мы выбирали местечко погуще и повыше и залезали снизу, как в глубокую пещеру, топили свой огонь среди мокрых бревен, без мысли о пожаре, сушили одежду и располагались, как в доме.

Ребята смеялись на ночлегах и ласково ругались по-русски.

— Обернись, братец, назад, не горит ли у тебя зад?

— Мотри, парень. Дерну, так блюнешь.

— А я что, безрукий?

— Зараза, зараза собачья.

— Чтоб ты живой изгнил. Чтоб тебя из дому на полотне вынесли.

Потом ребятки садились к огню и принимались рассказывать несложные сказки. Чаще всего по поводу птичьей охоты:

«У старого князца сватался Лампурга за единственную дочь.

— Накопи три пуда мерзлого мозга из лебединых крыльев.

В первый год пошел Лампурга за лебедями, набрал один пуд лебединого мозга.

На другой год Лампурга набрал еще один пуд мозга.

На третий год набрал третий пуд мозга.

Таков был Лампурга, удалый охотник».

Старшие спали, закрывшись вместо одеяла полами кожаной палатки. И часто в то время, когда на юге бывает полночь, мы снимались с места и уходили дальше, ибо над нами не было ни ночи, ни полночи. Стоял сплошной день, трехмесячный летний день полярного края, серый, сырой, туманный, с дождем и с изморозью.

В сердце тундры лежит озеро Кулига. Оно похоже по форме на морскую звезду. Во все стороны оно протянуло длинные и узкие лучи. Каждый луч кончается речкой и уходит вдаль.

На этом озере западают гуси многотысячными пластами.

В сером тумане мы разбили стан у озера Кулиги, но не зажгли огня, чтобы не спугнуть добычи, ибо гуси всегда настороже, и на каждом мысу стоит часовой в серых перьях и чутко слушает.

Мы не стали мешкать, сложили свои вещи под опрокинутые лодки, потом бросили в воду несколько зерен табаку на жертву водяному и стали со всех сторон обходить Кулигу. Мы разбились порознь. Медленно и неслышно ползли, прилегая к земле и таща за собой челноки. Собаки ползли рядом с нами. Время от времени они поднимали головы и втягивали носом воздух, и горящими глазами смотрели вперед по направлению к озеру. Рядом со мной полз Мишка Ребров, без шапки, с голыми руками, ловко изгибая по кочкам свое массивное тело. Он тоже поднимал голову и шутя взывал, обращаясь в пространство:

— Ну, дьволы мои, помогайте!

Мишка Ребров не верил ни в чох, ни в сон, ни в бога, ни в дьявола. Он насмехался над шаманами и не носил даже амулетов, к ужасу своей матери и всех соседей.

— Как может такая маленькая деревянная заковырка помочь такому человеку, большому, Головастому? — спрашивал Мишка с насмешкой.

В одно только верил Мишка — в свой нож стальной и в длинное весло, и в легкое летучее копье.

— Поперед меня никто не устрелит, — хвастал Мишка. — Зуек сидит на берегу, я и в того попаду, никогда мимо не стрелю.

Мишка не имел своего хозяйства, ни жены, ни семьи, только «жальчиночку» Феню. Жальчиночка Феня жалела его, обшивала и дарила табачным кисетом.