Владимир Богораз - Северная охота

— Выпустили крылья, — соображает Абрамка. — А, может, то были чайки?..

Трезвая голова…

— Не чайки — стерхи, — поправляет его Павел невозмутимо.

— Цо то стерхи? — спрашивает Фаддей.

— Stork, — переводит всезнающий Абрамка. — Ну, bocian по-твоему.

— Каждую весну мимо Юлайского устья пролетает отряд длинноногих и белых аистов, направляясь на полночь. Кто знает, может, и вправду это превращенные ванские девки.

— Куда же они полетели? — спрашивает Абрамка задумчиво.

— Они полетели за море. На Вирий, да хватились, что у них пары нету, то пали, пали на землю.

— А где это Вирий?

— Вирий за морем. Там птичьи люди живут. Парни стреляют из крыльев пернатыми стрелами, а девки такие красивые, как Зорины дочки.

— А Зорины дочки красивые?

А ты не слыхал поговорку, — возражает Павел, — «Заря-Зореница, красная девица, огненным крылышком всю землю обобернули».

— Вот и живут они в этом лесу на деревьях и сами — деревья . А развертываются девками, приманивают пару. И какая приманит, сейчас обернется стерхой и его обернет. И тогда улетают на Вирий…

— Как еще тебя не обернули?

— Обертывали летось, — серьезно об'ясняет Шкулев, — да видно, до конца не довернули. Ты слухай. Обранил я оленя на реке Кисловке, а он — сюда. Я за ним, да двое суток не спавши и гнал, как солнце бессонное. К этому лесу пришел, совсем потерялся олень. Так мне бедно (обидно) стало. Присел я под кустом, не пивши, не евши. Вижу: три стерхи летят мимо. Позавидовал я стерхам. «Как же, — говорю, — вам легко летать, а мне и побегивать трудно».

И вспомнил из песни:

— Ну и что же?

— Да видишь: до конца не довернули, — наивно объясняет Шкулев.

Он не хочет рассказывать дальше. К чему? Ведь вышла неудача…

— Стерхи, девки, — ворчит недовольно Фаддей, — а есть ли там лоси?..

— Фью? — присвистывает Павел. — Там всякая живность есть. Вот сами увидите.

— Вот там еще озеро Курье, а дальше и Девичий лес, — указывает Павел.

Игла насторожила ухо и вытянула морду, потом слабо взвизгнула и бросилась вперед.

— Игла, назад! — Назад итти на обход, дугою вдоль берега. А она не слушает, летит, воздух пронзает своим длинным вытянутым телом. Впрямь игла. По земле расстилается и лает тихонько, прерывисто, зло.

— Скорей! — говорят эти острые звуки.

— Скорей, уйдет…

— Господи, неужели она взяла дух лосиный за десять верст, через озеро Курье?

Летим, как бешеные, по льду. Абрамка и Павел опять впереди.

— Наддай-ка, Фаддей, а то мы и к жаркому опоздаем!..

Глаза вылезают на лоб. В груди свистит. Лыжи как-будто мешают бежать и волочатся сзади… Наддай, наддай!..

На льду впереди показались две черные точки. Что это, олени или лоси? Нет, эти поменьше. И головы без поперечной черты, — значит, безрогие.

— Волки, — бросает Шкулев на ходу.

Мчимся наискось, чтобы перенять им дорогу. Вот они стали поближе. Мне кажется, будто я вижу их ясно. Волк и волчица, высокие и худые. У них кровавые очи и слюнявые пасти. Головы низко пригнулись к земле. Бегут, принюхиваются, видно за дичью по свежему следу.

Фаддей снимает ружье с плеча.

— Не стоит, оставь. К чему нам эта падаль?

Волки подняли головы вверх. По ветру доносится тонкая жалоба.

— Спасибо, господа волки, за вольную подмогу. Прощайте покамест!..

Волки исчезли, как призраки. Вот он — след. Какой он глубокий, раскидистый! Местами сквозь снег ветвистые ямы доходят до самого льда. Одни потемнели от нижней воды, другие подкрашены кровью. Павел нагнулся и взял горсть мокрого снега из ископыти.

Свежий, сейчас прошел. Направо, айда!..

След поднимается в гору, в кусты, в частый и мелкий подлесок. Сквозь чащу пробита дорога, бешено, слепо и прямо, как-будто по шнуру. Влево и вправо размотаны сломанные елки и березки. Сломаны как-будто ураганом, срезаны крепкой сталью, но только местами, на свежих изломах, — кровавые пятна.

Видно, живая бегущая сталь, расчищая дорогу, сама трепетала от боли.

Кочкарник, широкое поле. Опять перелесок.

Луга мертвые, занесенные снегом. А это должно быть уже Девичий лес. Прямые березы похожи на белые свечи. Кто их расставил так чинно и стройно? Царапин нет на белой блестящей коре. Вершины кудрявятся сетью разбухших побегов в предчувствии зеленого расцвета.

— Дайте дорогу нам, белые девки! Отдайте добычу.

Лает Игла налево в густом ивняке и визжит, и захлебывается, и громко зовет: