Журнал Юный натуралист №1, 1935

Оп не только ученый и учитель, но и агроном-практик. Он борется за повышение урожайности полей.

За эту большую работу десять лет назад он получил орден Трудового Красного знамени. Сейчас, отмечая пятидесятилетний юбилей этого замечательного ученого, правительство наградило его орденом Ленина.

Вильямс сидел за небольшим столом, уставленным колбами, склянками и флаконами. Через окно была видна его крупная сутулая спина, большой затылок и уши. Он сидел так неподвижно, что издали его можно было бы принять за спящего, если б не тихое осторожное движение пальцев, перебирающих корни трав.

Поневоле вспомнилось то, что слышала об этом так сосредоточенно работающем человеке. Например, входит к Вильямсу студент.

— Василий Робертович, извините, у меня такая беда… Знаете, так неожиданно получилось…

Не оборачиваясь, Вильямс прерывает:

— Сколько?

Студент называет сумму.

Насилий Робертович вынимает бумажник, отсчитывает деньги и, также не глядя, сует:

— Идите.

Или вот:

Рассердившись на одного ответственного работника, Вильямс отказался приехать к нему на прием.

— Если я нужен ему, пусть он из наркомата приедет ко мне. Передайте, что я перешел в разряд недвижимого имущества академии.

Однако этот об’явивший себя недвижимым имуществом, разбитый параличом человек оказался достаточно подвижным для того, чтобы притти из Тимирязевки во Дворец труда, когда это понадобилось, чтобы разбить установку правой профессуры.

— Я как сейчас помню, — говорит профессор Бушинский, — как Василий Робертович с палочкой поднимался на второй этаж Дворца труда, в зал заседаний ЦК Союза. Там собрались профессора и студенты, специально подобранные теми, кто впоследствии перешел в лагерь вредителей.

В. Р. Вильямсв детстве.

Здесь Вильямс открыл бой. Он выступил за пролетаризацию вузов, за реформу в управлении вузами. Он выступал так ярко, сильно и убедительно, что никто не осмелился открыто ему возражать. Его стали изводить мелкой травлей и бойкотом. Его прозвали «коммуноидом».

— Нет, — ответил Вильямс, — я не коммуноид, я коммунист, — и на седьмом десятке вступил в партию.

Я долго стояла под окном, пока наконец отважилась дернуть раму. Окно распахнулось и снова захлопнулось. Я очутилась на подоконнике. К полу спускалось несколько деревянных ступенек.

С непривычки я громко стукнула рамой. Лаборанты вздрогнули и оглянулись. Вильямс продолжал работать.

Около его стола то и дело шагали студенты, бородатый старик из колхоза, седеющий профессор, мастера в измазанных землей куртках. По широкому и просторному, как прилавок, подоконнику, среди белых фарфоровых чашек с прозрачной желтой влагой, среди пробирок, наполненных красной, черной и голубой пылью, неслышно ступала дымчатая кошка. Люди ходили по лаборатории, не приглушая шагом, и разговаривали, не снижая голоса. Из неогороженного помещения будущего музея доносился стук молотков, пение пилы, жужжание рубанков и шорох стружек.

Никому из знающих Василия Робертовича уже не кажется удивительным его умение сосредоточится и вести научную работу в любой обстановке.

— В работе я придерживаюсь политики открытых дверей, — шутит Вильямс.

И в самом деле, в этом обширном, шумном, напоминающем вокзал или склад, помещении вовсе нет дверей. Комнаты разделяются высокими и широкими, как ворота, арками.

— У нас дома, — рассказывает сын Вильямса, — никогда не говорили: «тише, папа занимается». «не мешайте, папа пишет». Отец занимался тут же, сидя с нами у обеденного стола. А в гостях у нас ежедневно бывало по пятнадцать, но двадцать студентов. Мы кричим, шутим, и отец вставляет острые словечки.

Лаборантов, работающих с ним в одном помещении, Василий Робертович просит:

— Пожалуйста, говорите громче, я тогда ничего не слышу, а шепот отвлекает меня.

Как увлечен должен быть своим делом человек, чтобы, работая, не слышать шума и не видеть ничего постороннего!

Его рабочее помещение уставлено экспонатами гербария, стеклянными ящиками с образцами монолитов, рухляка, почвы и минералов. Коробки образцов семян, громоздясь одна на одну, поднимаются до потолка. Это лишь небольшая часть тех сорока тысяч экземпляров, которые собрал Вильямс.

Слава об его коллекциях еще до революций облетела весь мир. Чтобы взглянуть на камень, который нашел Вильямс, или проверить описание образца, сделанное Вильямсом, в Россию приезжали ученые из Англии, Франции, Америки и других стран. Они приезжают и сейчас, и с каждым Вильямс говорит на его родном языке.