Питер Годфри-Смит - Чужой разум. Осьминоги, море и глубинные истоки сознания

Эту картину подкрепляет недавнее открытие исключения из общей закономерности жизни головоногих — исключения, подтверждающего правило. То, что я говорил об осьминогах, касается в основном мелководных видов, обитающих среди рифов и у побережья. О тех, которые живут в настоящих морских глубинах, известно гораздо меньше. Институт океанологии в бухте Монтерей, Калифорния ( Monterey Bay Aquarium Research Institute, MBARI ), проводит исследования глубоководной среды с помощью телеуправляемых подводных аппаратов, оснащенных видеокамерами. В 2007 году они обследовали выход скальной породы на глубине около мили, возле побережья Центральной Калифорнии [182]. Они увидели плавающую там самку глубоководного осьминога ( Graneledone boreopacifica ). При повторном осмотре около месяца спустя они обнаружили ту же особь, охраняющую кладку яиц. Они стали постоянно наблюдать за развитием кладки. Осьминожиха неизменно обнаруживалась на том же месте. В итоге продолжительность наблюдений за данной особью составила четыре с половиной года.

Эта самка насиживала кладку дольше, чем живет на свете любой другой из известных осьминогов; 53 месяца — это рекорд насиживания среди всех видов животных. (Например, неизвестно, чтобы рыбы охраняли кладку икры более 4–5 месяцев.) Неизвестно, сколько живет этот вид осьминогов, но, как отмечено в докладе Брюса Робисона и его коллег, если срок насиживания у них составляет такую же долю от общего срока жизни, как и у других осьминогов, то получается, что они могут жить до 16 лет.

Данный факт решительно опровергает идею, что само строение тела осьминогов каким-то образом физиологически препятствует долгой жизни. Но почему этот вид осьминогов живет долго, а другие нет? В статьи Робисона и его коллег обсуждается вопрос о том, как низкая температура воды замедляет биологические процессы. Глубокие воды обычно холодные (невольно вспоминается, как я однажды нырял с аквалангом в окрестностях бухты Монтерей — за всю жизнь так мерзнуть не приходилось). Робисон и его соавторы полагают, что это одна из причин, по которым самка может прожить так долго, причем явно без пищи. В статье также отмечается, что благодаря долгому насиживанию молодь вылупляется крупной и хорошо развитой. Робисон считает, что в такой среде замедленное развитие яиц дает осьминогам конкурентное преимущество. Однако я бы предположил, что и здесь играет роль эффект Медавара [183]— Уильямса. Теория предсказывает, что риск быть съеденным хищниками для этого вида существенно ниже, чем для мелководных осьминогов, поскольку этот риск оказывает давление на «естественную» продолжительность жизни животного. И в пользу этого есть отчетливое свидетельство. На съемках MBARI осьминожиха сидит у своей кладки на открытом месте. Она не нашла себе нору. Мелководные осьминоги, насколько мне известно, никогда не высиживают яйца на открытом месте. Они стали бы приманкой для первого же хищника. Однако на глубине рыбы встречаются гораздо реже, чем на мелководье. То, что осьминожиха из Монтерея успешно вывела потомство без укрытия, предполагает, что этому виду хищники угрожают меньше, чем другим осьминогам. В итоге эволюция дала им более продолжительную жизнь [184].

Складывая кусочки мозаики, можно понять, как много характерных черт головоногих — особенно заметных на примере осьминога — обязаны своим появлением отказу от раковины много веков назад. Этот отказ открыл им путь к подвижности, ловкости и сложности нервной системы, но он также привел к короткой жизни, ранней смерти и постоянной беззащитности среди зубастых хищников [185].

Однажды я занимался подводным плаванием под Сиднеем, чуть в стороне от обычных мест моих погружений. Вдруг вокруг меня все потемнело, и я не сразу понял, что очутился в обширном облаке чернил. Это был участок, заваленный каменными глыбами, которые тесно смыкались, образуя глубокие расщелины. Чернильное облако занимало площадь величиной с хорошую комнату. Все вокруг было темно-серым, там и сям висели широкие черные полосы. В чернильной гуще было трудно что-либо разглядеть, особенно внизу в щелях между камнями, и чернила всё никак не оседали.

На следующий день я вернулся туда посмотреть. Чернил уже не было, но я смог разглядеть десятки яиц каракатиц на песке в некоторых расщелинах. Поблизости также оказалась сама гигантская каракатица. Выглядела она ужасно. Почти все ее тело побелело, щупальца были сильно повреждены. Она смотрела на меня, вися в толще воды. Приглядевшись, я обнаружил еще трех, тоже довольно крупных, — они скучились под группой камней, напоминающей Стоунхендж, с естественной крышей, возвышавшейся на несколько метров над морским дном. Одна каракатица была определенно самцом, другие — вроде бы самками. Но сказать наверняка было трудно — все они были на различных стадиях разложения. У самых больных сошла большая часть кожи, обнажилась перламутрово-белая плоть, а оставшаяся кожа покрылась сеткой трещин, как разбитое стекло. Те, чья кожа сохранилась лучше, были бледно-серыми. У некоторых было совсем плохо с глазами. Подплыла пятая каракатица, у которой на коже сохранялись проблески ярко-желтого цвета. Но пяти щупалец у нее не хватало, а уцелевшие части тела были покрыты темными ранами. Затем она уплыла.