Иосиф Халифман - Шмели и термиты

Летописец острова Д. С. Меллис писал в 1875 году: «Джемстаун выглядит как город, разрушенный землетрясением».

В более поздних изданиях истории острова мы читаем: «Джемстаун был, в сущности, совершенно разрушен термитами, его пришлось отстраивать заново».

Впрочем то, что произошло на острове Святой Елены, может показаться событием неожиданным разве только в связи с тем, как быстро произвели все разрушения термиты, которым здесь благоприятствовали тепло, влажность, ограниченность островной территории.

Но жизнь показала, что события могут складываться еще более драматично.

НАЧАЛЕ второго часа после полуночи с 5 на 6 октября 1948 года израненный человек с трудом толкал перед собой по безлюдной площади аэродрома сходни. Ценой неимоверных усилий он подкатил их к борту самолета «ИЛ-12», стоявшего в стороне от других машин. Останавливаясь и отдыхая на каждой ступеньке, медленно, то и дело оглядываясь и прислушиваясь, поднимался он к входу, долго возился, открывая дверь.

В самолете было темно и пусто. Тяжело ступая, человек прошел в рубку и включил радиопередатчик.

Не часто бывает, чтобы сигнал бедствия передавался с борта самолета не в полете, а с бетонной площади аэродрома. Но именно этот несчастный случай происходил сейчас.

Перехваченные в Сибири рацией омского коротковолновика, потом в Азербайджане бакинскими приемными станциями, а там и другими радиооповещения о катастрофе, отправленные с борта самолета «ИЛ-12», через несколько минут стали из разных концов Союза поступать в Москву.

Так мир узнал об ашхабадском землетрясении.

В 1 час 12 минут по местному времени, когда большинство жителей столицы Туркменской республики спали крепким сном, далеко на юге, в той стороне, где высятся голубые цепи гор, родился необычный, глухой гул.

В эту минуту на скамье в городском саду сидели четверо военных: ночной комендантский патруль. Они только что обошли аллеи и сейчас отдыхали, покуривая.

— Что это, товарищ лейтенант? — насторожился ефрейтор. — Похоже, артиллерия?

Лейтенант поднялся со скамьи и по фронтовой привычке оглядел небосвод, прислушиваясь. Следом вскочили и остальные. Гул не утихал.

Но вокруг все было спокойно. Безлюдные улицы были освещены огнями фонарей, на тротуаре беззвучно перебегали с места на место черные тени деревьев.

А гул, родившийся в горах на юге, не умолкал. Казалось, он катился к спящему городу и нарастал в силе.

Этот непонятный гул услышали тогда немногие — лишь те, кто почему-либо все еще не спал, несмотря на позднее время.

Но даже и те, кто бодрствовал, не успели ни понять, что происходит, ни испугаться, потому что, обгоняя плывший с гор гул, раздался первый удар. Он был так силен, что не дал устоять на ногах. Казалось, он встряхнул землю.

Это произошло при свете фонарей. Но падали все уже в кромешной тьме: свет погас. Над северной и северо-западной частью города вспыхнуло на мгновение голубоватое зарево, вспыхнуло и погасло. В грохоте и криках, раздавшихся в густом мраке, со стоном рухнуло дерево.

«Похоже было, — вспоминали потом многие, — что из глубины земли в ноги прямой наводкой ударили тяжелые орудия».

Это был первый толчок вертикального направления. После короткого перерыва один за другим стали сотрясать землю горизонтальные.

Все началось в 1 час 12 минут 5 секунд по местному времени и продолжалось не более десяти секунд.

— А самолетов вовсе не слышно, товарищ лейтенант! — прокричал в темноте ефрейтор, который все еще считал, что это воздушный налет бомбардировщиков.

Один из сторожей, охранявших в ту ночь свой объект, рассказывал через несколько дней:

— Я ничего не понял. Почувствовал только, что трудно дышать, и сразу включил фонарь, попытался посветить, разобраться, что происходит. Но нигде ничего нельзя было увидеть. Фонарь, который обычно, как хорошая фара, светил на много метров вперед, сейчас не в силах был пробить густую мглу, подступившую отовсюду. Теперь-то я знаю, что то была пыль, которая сплошным облаком поднялась над городом. Тогда я ни о чем не догадывался. Даже утром, когда стало рассветать, пыль все еще держалась в воздухе. Крона огромного дерева, лежавшего поперек мостовой, была совсем серой, каждый лист был покрыт густым слоем грязи.

Но это стало видно утром, а ночью, в грохоте рушившихся зданий, в пыльном удушье, все было необъяснимо и чудовищно.

Подземные удары расшатывали, крушили, ломали, разбивали стены и перегородки жилых домов и строений, сминали полы и потолки, низвергали кровли, опрокидывали заборы.