Анатолий Онегов: Где ты, речка?

Лед уже не потрескивал под ногами. Правда, тяжелая пешня пробивала его сразу, с одного несильного удара. Я стоял уже далеко от берега. От лодки, перевернутой на берегу кверху дном, тянулись сюда, ко мне, по жесткому морозному инею осторожные следы слепого человека – человек будто на ощупь искал дорогу. На первом льду мы всегда, наверное, немного слепы от незнания льда, от солнца и ледяных искр. Я слепну еще и от тайги.

Тайга не была чисто-белой. То ли от неба, то ли от абсолютной чистоты снега и замерзшего воздуха все, что можно было назвать белым, было сейчас чуть-чуть голубым. Тайга молчала. Не было ни движения, ни звуков. Солнце тоже остановилось в морозной дымке. Это счастье – быть в мире стихнувших стихий, стихнувших после бурного северного лета и шквальной осени, быть не чужим, а своим, быть частью этой тишины – я испытывал впервые. Каждый день с первыми голубыми тенями зимнего утра я снова переживал это счастье.

Рыба тоже, наверное, по-своему переживала тогда эту тишину, переживала молча и неподвижно и совсем не ловилась. Первого льда, в нашем рыбацком понимании, в этот раз так и не было. Я оставил этот рыбацкий первый лед до следующего года и хорошо знал, что если на следующий год не будут на снегу рядом с лункой гореть на морозном солнце красноперые окуни, то я все равно обязательно испытаю снова какое-нибудь счастливое чувство, открытое мной первый раз.