Анатолий Онегов - Пелусозеро

На Бодунове острове с сухой березы, что стояла у самой воды, я спугнул сонных ворон. Вороны зябко поеживались от холодного утреннего тумана, нехотя расправляли крылья, будто демонстрировали свое желание тут же скрыться от незваного гостя, но никуда далеко так и не улетали. Я плыл дальше, не оборачивался назад, а потому точно не знал, что делали эти вороны после меня, – скорей всего они снова предавались безмятежному сну…

На середине озера туман уже дотаивал, и от него оставались здесь только сизые полоски, которые последними мутными ручейками неторопливо плыли к берегу… Я оставил весло. Где-то здесь была та самая луда, куда столько раз я приплывал по ночам. Сейчас совсем разойдется туман, и я точно определю, где именно эта приподнятость дна. А пока, сидя в лодке, можно просто так пару раз забросить вот эту желтоватую спиннинговую блесенку с красной шерстинкой на крючке.

Взмах удилищем. Метров двадцать я слежу за блесной, затем она тонет сначала в тумане, а потом в воде. Я жду, когда блесна ляжет на дно. И она достигает дна на пятом или шестом счете. Значит, я не ошибся и почти точно выщел на луду.

Блесна легким рывком удилища поднята со дна, и вот она уже пошла обратно к лодке. Блесна идет тяжело, будто не желает возвращаться ко мне. Удилище напряжено и часто дрожит вслед за блесной… И вдруг ударом сгибается к воде!.. И там, внизу, как обычно после удачной подсечки икак всегда необычно и неожиданно родив в тебе трепетную страсть, заходила хорошая рыбина.

Нет, это не щука – нет щучьих рывков. Это окунь – это его тупые потяжки и кажущееся послушание… У борта лодки сноп брызг, но эти брызги вылетают уже из подсачека. Окунь! Да какой хороший! Откуда ты после стольких дней тишины?

Окунь успокаивается в корзинке, а я все еще переживаю встречу и не тороплюсь со следующим забросом…

Туман редеет совсем, и наконец ясно проступает утренняя гладь воды. Но что это? Почему гладь вздрагивает? Кто рябит эту спящую воду?.. Ветра нет. Нет даже дыхания ветерка… Рыбки! Какие-то крошечные рыбки, поднявшиеся к поверхности, поднявшиеся разом на огромном пространстве, теребят воду.

Я опускаю в воду весло, и лодка медленно идет навстречу этой живой ряби. Рыбки совсем рядом – я вижу их, этих крошечных мальков-стрелочек, темненьких и очень узеньких, совсем непохожих на мальков плотвы, подлещика и даже уклейки… Кто это?.. И тут мои размышления прерывает знакомое окуневое чмоканье. Оно раздается совсем рядом с лодкой. Широкая роговая пасть – хлюп-хлюп-хлюп – смыкается над мальками-соломинками. Чмок-чмок-чмок – раздается справа, слева, впереди, сзади…

Боже мой! Это же тот самый окуневый бой, который мы знаем по июльским дням на наших волжских водохранилищах!.. Чмок-чмок, хлюп-хлюп – расходятся круги по всей глади утреннего озера. Надо срочно, сейчас же забрасывать блесну – окунь будет тут же, мгновенно! Но я как зачарованный сижу в лодке среди этого пелусозерского окуневого, почти осеннего боя и не помню сейчас ни о каком спиннинге.

Конечно, корюшка, корюха – как зовут ее здесь! Это ее мальки, поднявшиеся с глубин, где онитаились все летнее время, позвали за собой полосатых охотников. Конечно, корюшка-корюха, опустившаяся с весны на глубины, держала там окуней и отпускала их только в ночные походы на луды, да и то не всегда. И сейчас еще сама корюшка на глубине – взрослые рыбешки поднимутся из глубин, покажутся лишь по настоящим утренним холодам. А пока сюда, к луде, вышел только малек. И следом за ним поднялся окунь.

Окуневый бой-охота за мальком продолжается вот уже более получаса, бой перемещается по озеру – охотники движутся за добычей. Я присматриваюсь к чмокающим рыбам и вижу, что среди охотящихся не так уж много солидных охотников, – главные ударные силы окуневых отрядов все еще остаются на глубине, все еще стерегут главную добычу – взрослую корюшку, а сюда следом за мальком поднялись охотники помоложе. Да, это еще только начало настоящей окуневой охоты – жора.

Я снова беру в руки спиннинговое удилище. Блесна снова ложится на воду среди чмокающих рыб, и почти тут же следует удар, и еще один небольшой окунек оказывается в лодке. Я опускаю блесну поглубже, и снова небольшой окунек оказывается на крючке. Я делаю заброс в другую сторону – результат тот же: крупных рыб среди охотников единицы. Я меняю блесны – другой цвет металла, другая форма… Окуни берут жадно, но все это те же рыбки гимназического возраста.

Ловля заканчивается – бой стихает. Я подвожу лодку к луде, опускаю на дно якорь, а следом опускаю и мормышку. Раз-раз-раз – кивок плавно покачивает вслед за собой крошечный кусочек металла у самого дна. Раз-раз-раз – и поклевка. На крючке плотва. И снова раз-раз-раз – и снова плотва. Окуней на луде нет. Нет окуней и около каменистого мыса, нет никаких, даже тех окуней-палечников, которые все лето вертелись тут. Да и как им быть здесь сейчас, когда почти все окуневое население собралось по сигналу: «Поднялась корюшка!» – и теперь, чмокая и хлюпая, тянется вслед за несметными стаями узкотелого серебристого малька.