— Дрыхнешь, — говорил он Владимиру Петровичу. — Время теряешь. Не вернется оно. Гля, как здорово. А воздух! Нигде такого воздуха не купишь, а здесь он даром. Ты — дыхни.
Владимир Петрович послушно вдохнул — и прямь отличный воздух, лучше быть не может… Солнце, трава в бликах… Красная лошадь объездчика ходила, щипля траву вместе с солнечными бликами, жевала.
Должно быть, это было вкусно, лошадь весело помахивала хвостом.
Объездчик (мужчина лет сорока пяти, в пиджаке и шляпе) рассказывал, что утром въехал в глухариный выводок. Птицы взлетели, и Машка шарахнулась от них и зашибла его о дерево. Ногу. Аж до синего цвета. Надо лечиться.
Владимир Петрович понял намек и достал бутылку. Они пили теплое вино, закусывая его копченой колбасой. Объездчик рассказывал Владимиру Петровичу деревенские новости.
Сказал, что совхоз дал в магазин тушу мяса и сегодня можно купить свежатины. Они допили бутылку, и Владимир Петрович попросил подтащить к палатке, на дрова, сломанную бурей сухую вершину.
2
Объездчик уехал верхом на красной лошади, а Владимир Петрович пошел в деревню. И не было нужно мясо, но полюбил он ходить в деревенский магазин.
Там, стоя в очереди, наслушаешься о личной жизни Сашки, движении сенокоса и заработках Малинкина.
Сегодня Владимир Петрович узнал последствия ночной грозы. Оказалось, молния («молонья» — говорили женщины) прихлопнула Евсеева, великого в деревенских масштабах выпивоху. Смешно и страшно — оставила его голым.
Дело непосильное разуму. Куда одежа могла деваться? Поискали — оказалась раскиданной по сторонам, а штаны висели на электрическом столбе.
Владимир Петрович наслаждался. «Где еще такое услышишь? — спрашивал он себя и отвечал: — Нигде не услышишь. Где увидишь Малинкина? Каким образом узнаешь политэкономию Сергеева? Только живя здесь».
Женщины смеялись. Они были приятны ему, эти деревенские женщины, загорелые, пахнущие вялыми травами, одетые в легкие платьица. Вошла почтальонка, повязанная до глаз платочком. Где страх ночи? Милой девочкой глядела она.
Женщины стали решать, отчего Евсеев лежал голый. Кто раздел? Может, шутник. Обобщила разговор бабка в голубом платке:
— Жену мучил, вот господь наказал, черт штаны сдернул.
— Это проявление сил электричества, — сказал Владимир Петрович. — Разница потенциалов, напряжения на разных полюсах.
— Северного и южного? — спросила почтальонка.
— Мужчины и женщины… — ухмыльнулся Владимир Петрович.
— Врешь! — сказала старуха в голубом платке. — Правды у вас, мужиков, как у тебя волос.
И женщины (им надоела тема Евсеева) взялись за Владимира Петровича.
— Плешив, много знает, девушки.
— В животе его знания, бабы, в животе.
— Этот снесется, сразу даст план. — Дите носит!
— Родить будет.
— Бабы, опомнитесь! — крикнула продавщица и улыбнулась Владимиру Петровичу. (Это был отличный покупатель. Он покупал дорогие конфеты и сухие вина, считавшиеся в деревне прокисшими.)
— А я не в обиде, — сказал Владимир Петрович. — Пусть мне попадутся, с ходу влюблюсь!
Похохатывая, он шутливо обнимал ближних женщин.
— Востер! — смеялись женщины.
…Когда подошла очередь, Владимиру Петровичу досталось граммов двести мякоти на большой кости.
3
Он шел домой, в палатку, шагал, наступая на свою тень. Улыбался: хорошо жить!
Как свеж воздух! Сколько наслаждения в шуме женских голосов, в личике почтальонки! Так и надо жить — наслаждаясь всем. Владимир Петрович поискал границы наслаждения — для себя — и не увидел их.
Отлично идти пешком, но сладко крутить баранку автомобиля.
А женщины? Вина? Вкусная еда?
— Любишь ты пожить, любишь, — упрекнул он себя и задумался, откуда это?
Что родило беспредельность его аппетита?
Детство, когда отец был солдатом, а мать стирала чужое белье да подрабатывала шитьем ватников? Годы в институте? Или это гены?… Он подумал о матери и невернувшемся отце.
Матери не помочь: сердце ей не заменишь, искривленных суставов тоже. Недожитых лет не вернешь. Нет, он должен пожить за нее, отца… И за самого себя.
Жить? Это — сложно, надо думать.
И несколько дней он провел в размышлениях. Какие они, все эти деревенские?… Простачки?… Политики?… Его жизненная игра шла на другом уровне и в другом — городском — мире, но Владимиру Петровичу хотелось понять деревенских. Так, на всякий случай.
Он вглядывался в Малинкина, в ловца браконьеров Сергеева, в милое лицо почтальонки. Разговорами старался выведать их суть.
Читать дальше