Аскольд Якубовский - Браконьеры

— Антропоморфизм, — укорял его Владимир Петрович.

— Как? — оторвался от мотора Сашка.

Лицо его маленькое, темное, будто выбитое из старой меди. Глаза круглые, желтые.

— Антропоморфизм — это желание очеловечить природу, видеть в ней человеческие черты. Скажем, думать, что дереву больно, — разъяснил Владимир Петрович, зачерпнул горсть воды и полил макушку.

— Им и больно, только кричать нечем, — сказал Сергеев. — Шевелят же листиками, ищут солнце. И стерлядь ползает себе по дну, кушает личинки. А ей на пути самолов кидают. Во какие крючья! Половина срывается и от ран помирает.

— Но, — возразил Владимир Петрович, — ведь и личинкам больно: тоже ползают, а их — хап!

— А это природное дело.

Владимира Петровича удивили слова егеря. Что это? Неприязнь? Он хотел было спросить об этом, но Сергеев ушел от разговора, начал рассказывать, как у него однажды украли деньги. Ощутил ветерок в кармане, схватился — пусто! Облегчили!

— Отчего же в милицию не пошел?

Но Сергеев заговорил о каких-то деревенских справках и деревенских страхах.

— Вы ловкие, приезжие, — ворчал Сергеев. — Портите мне жизнь. Положим, вынимает мужичок пару — вторую стерлядей и лакомит семью. Много ему не нужно. А приезжий блазнит. Вона, ранее комбайны на полях ходили, а сейчас у меня в комнате стоит. Девка завиваться хочет, баба на хрусталь целит. Удобства манят, деньги.

— Что такое деньги? — Владимир Петрович сощурился.

— Деньги, они добрые, — уверял чудак Сергеев. — Коли есть в потребном количестве. Много ли надо деревенскому человеку? Костюмчик, телевизор, выпить в праздник. А если рот разинешь, как щука, то…

И Сергеев развил теорию происхождения частной собственности, построенную на умении разевать рот шире ворот.

— В роте все и заключено, — закруглил свою политэкономию Сергеев и приставил к глазам бинокль.

— Готовь, — бросил он Сашке и предложил Владимиру Петровичу прикрыть голову лопухом. От солнца. Он даже сощипнул и подал ему этот лопух.

…Еще Сергеев говорил, что вот не было моря и плотины, а рыбы водилось больше. А вчера накрыли Толстопята, у него на три сети семь окуней добычи.

Жарко… Владимир Петрович заворочался, вставая. Лопух упал в воду и поплыл. Черешок его торчал вверх, на него села красная стрекоза.

«Вот, — лениво думалось Владимиру Петровичу. — Таким доверяют охрану природы. Они честные, согласен, но глупы, непроходимо глупы. А делать надо иначе: прихватить браконьера на хорошем дельце, навалить чудовищный штраф и сунуть в егеря. Пусть оправдывает ущерб, взимая штрафы с других!»

— Я б не так ловил браконьеров, — говорил он, сходя в воду. — Глядите в корень явления, — поучал Владимир Петрович егерей, и голос его проносился над протокой. — Найдите жемчужное зерно истины в навозной куче фактов, ликвидируйте причину, рождающую зло.

— Горожане, — сказал Сергеев.

— И мужиков хвалить неча, — сказал Сашка. — Варнаки, истребители. Рыбу повыловили, леса вырубили. Я бы их, гадов, стрелял солью в…

— Уж больно ты свиреп, — укорял Сергеев. — Ну, бывают глупыми, верно.

— И не хотят быть умными!

— Мы их жмем. Сколько ныне похватали сетей? А они денег стоят. К примеру, ряжевая сеть из капрона в тридцать метров длиной…

Он нашарил болтающийся на шее бинокль, приставил к глазам. Бормотал:

— А штраф берем, если попадет осетр хотя с ноготь величиной, половину сотни, поскольку мы должны восстанавливать… Саш! Вынимают!

И Сергеев бойко скакнул в лодку. Моторы заработали, лодка побежала к широкой воде, поднимая донную муть.

На Владимира Петровича двинулась желтая волна. Он выскочил на берег. На него — голого — смотрел, вытягивая задние лапы одну за другой, рыжий пес Верный.

А в двойной рев сергеевских моторов уже вплелось тоненькое и четкое, будто красная нитка, журчание третьего мотора, по-комариному привязчивое.

Знак сработал — Малинкин уходил от егерей, полным ходом.

Пес Верный бегал по берегу, взлаивая и поскуливая. Но догадался, взбежал на высокий берег и смотрел оттуда. Владимир Петрович сходил к палатке за кусочком сахара и натянул сухие плавки.

Пес грыз сахар озабоченно: то хватал кусочек, то выплевывал его. Он настораживался, прислушиваясь.

В протоку вошли лодки. Впереди шла узенькая, изготовленная для больших скоростей, лодка. В ней сидели Малинкин и усатый Васька. «Поймали!» Владимир Петрович был расстроен и обрадован одновременно (и отметил богатство своих реакций — вдвое больше, чем у стандартного человека. Тот либо рад, либо страдает). В черной лодке сидели егеря. Сейчас это была шумная посудина: Сашка ругал Малинкина. К нему присоединился пес и стал лаять с берега.