Эрик Найт - Лесси

«Эх, мама, уж коли я пережил эту зиму во Франции, меня теперь никакая стужа не возьмет!» — прогудел он.

И сгубила его не стужа, не болезнь. Пуля из пулемета — так написал его полковник в письме, которое Далли бережно хранит до сего дня, припрятав вместе с брачным свидетельством.

Ах, война, военные орудия!.. Пули косили всех подряд. Храбрых и трусливых, слабых и самых крепких, таких, как Дании. И не для смерти нужно было мужество — ведь умирали и трусы, — мужество требовалось, чтобы жить, жить в этой сырой земле, в холоде и под дождем, и при этом всем сохранить силу духа. Вот в чем мужество. И как часто она рисовала это себе, когда дул ветер и хлестал холодный дождь! Так давно это было, а она все еще рисовала это себе, качаясь со своим вязаньем — петля, переброс, качнись вперед, петля, переброс, качнись назад…

Она придержала качалку и подняла голову. Посидела минутку тихо. Потом опять ушла в свою думу — петля, переброс, качнись вперед, петля, переброс, качнись назад…

Опять она остановилась. Затаила дыхание, чтобы лучше слышать — слышать сквозь шум огня. Шипел уголь, плевалась зола, капая в выемку за решеткой; шелестела газета; подальше постукивал ставень, закрепленный хуже остальных; нахлестывал, чавкая, дождь. А дальше, за всем этим, был еще какой-то шум, доносившийся в порывах ветра. Или ей это примнилось от мыслей о Дании, о давних годах?

Она свесила голову. Выпрямилась снова:

— Дан! Там какая-то возня у курятника!

Он тоже выпрямился в своем кресле.

— Эх, Далли, вечно тебе что-нибудь вообразится! — укорил он жену. — Ничего там нет, просто ветер. Да ставень немного разболтался. Нужно будет его закрепить.

Он вернулся к своему чтению, но седая маленькая женщина по-прежнему сидела прямо. Она опять заговорила:

— Ну вот, опять! Там кто-то копошится! — Она встала. — Если ты не хочешь присмотреть за своими курами, Даниел Фадден, я пойду сама.

Она накинула шаль, но тут поднялся и муж.

— Ну-ну-ну! — заворчал он. — Уж ты сиди. Раз ты этого хочешь, так я пойду — просто чтобы у тебя было спокойно на душе. Пойду и посмотрю.

— Вечно ты забываешь обмотать шею теплым кашне! — укорила она.

Она проводила его взглядом и потом осталась в комнате одна. Ее ухо, приученное одиночеством ловить все шумы жизни, прислушивалось к его удалявшимся шагам, а потом, через короткое время, расслышало сквозь вой разыгравшейся бури, что шаги быстро возвращаются. Он бежал. Она вскочила и, прежде чем открылась дверь, уже стояла у входа.

— Накинь шаль и пойдем, — сказал он. — Я нашел. Где фонарь?

Они вместе быстро зашагали в ночь, нагибаясь против ветра и дождя. Пройдя некоторое расстояние по большой дороге, старик наконец остановился у окаймлявшего ее боярышника и осторожно сошел вниз по насыпи. Жена светила ему фонарем. И вот она увидела то, что нашел ее муж, — лежащую в канаве собаку. Собака повернула голову, и Далли увидела, как в мутном глазу зажегся белый раскаленный свет — отраженная вспышка фонаря.

— Бедное, бедное создание! — сказала женщина. — Кто же так делает — ночью, в такую непогоду не пустить свою собаку в дом!

Ветер комкал слова, но до старика дошел тон ее голоса.

— Она так измучена, что не сможет идти! — прокричал он. — Подними фонарь повыше.

— Помочь тебе?

— Что?

Далли нагнулась и прокричала:

— Помочь тебе чем-нибудь?

— Нет! Управлюсь сам.

Она увидела, что он наклонился и взял собаку на руки. Она пошла с ним рядом, одной рукой вцепившись в шаль, чтоб ее не сорвало ветром, другой высоко поднимая фонарь.

— Ты иди не спеша, Дан, — сказала она. — Ох, бедное, бедное создание!

А сама побежала вперед, чтоб открыть дверь. Муж, запыхавшись, ввалился в дом. Дверь захлопнулась. Двое стариков понесли Лесси к жаркому очагу и положили на ковер.

Они постояли в сторонке, глядя на нее. Лесси лежала с закрытыми глазами.

— Я думаю, она не доживет до утра, — сказал муж.

— Возможно. Но это не причина, чтобы нам стоять без дела. Надо хоть попытаться. Сними с себя мокрые вещи, Дан. Быстрее, или ты у меня тоже свалишься. Смотри, как она подрагивает, — она еще живая… Достань тот мешок, Дан, что в шкафу, в нижнем ящике, обсуши ее немного.

Старик неловко согнулся, обтирая намокшую шерсть собаки.

— Она страшно грязная, Далли, — сказал он. — Твой чистенький ковер весь перемажется.

— Так будет тебе еще работа — вытрясти его во дворе завтра утром, — ответила колко жена.

— Попробую, не сможем ли мы ее покормить.