Виктор Балашов - Живи, ирбис!

Самым страшным было оторвать руки от опоры и броситься под ревущий и бьющийся в корчах водопад… Полет над пропастью длился одно мгновенье. Но Диле показалось, будто летела она под обстрелом ледяных струй целую вечность. Слепая, оглохшая, она все же успела на лету вцепиться в развевающийся на ветру хвост Комуза. Конь пружинисто покачнулся и тотчас двинулся вперед, словно опасался, как бы Диля не вздумала забираться в седло. Передвигался он по краю пропасти с осмотрительностью канатоходца, низко, к самой тропе пригнув голову и врубая подковы в оледенелый камень. Одно стремя тихонько позвякивало, ударяясь о скалу, другое мерно раскачивалось над бездной.

Диля зажмурилась, чтобы не смотреть вниз, где рычал в глубине бесноватый поток, клубилась сизая мгла, и бился ветер об острые ребра скал. Вдруг что-то яркое опалило глаза даже сквозь зажмуренные веки… Солнце! Оно обрушилось шквалом лучей сбоку через узкое ущелье. В черном оскале камней ослепительно синело небо. Светлый пар закурился в лучах над мокрой спиною Комуза.

Конь всхрапнул и властно повлек Дилю по крутизне прямо к солнцу. Навстречу им по дну ущелья мчался напористый и шумливый ручей. Упираясь в камни копытами, Ко муз продвигался рывками все выше и выше. Если же не доставал до очередного камня, то принимался рубить подковою лед. Брызги и ледяные осколки летели тогда мимо Дили и молниеносно подхватывались потоком.

Случалось, оскользнувшись, Диля всей тяжестью повисала на хвосте коня. Комуз каменел, терпеливо ожидая, пока неуклюжая его спутница поднимется на ноги. Только там, наверху, вытащив хозяйку на зеленую луговину, Комуз так резко рванулся от нее, что Диля чуть не упала — пальцы словно приросли к конскому хвосту.

Над горами Тянь-Шаня мирно плыли белые облака, огромные, как материки. Их причудливые тени, темные посредине и размытые по краям, легко взбегали по зеленым кручам, перепархивали через каменистые гребни, синими чернильными кляксами текли по белизне снегов. А зияющая невдалеке пропасть по-прежнему клубилась туманом, будто затопленная до краев мрачной грозовой тучей.

Диля не удержалась. Пошатываясь, она приблизилась к самому обрыву и погрозила дрожащим кулачком:

— Что? Взяла? Вот тебе!..

Внезапно на нее навалилась необоримая усталость. Повалиться бы на ровную надежную землю, растянуться на солнечном пригреве и уснуть под нашептывание ветра! Но раньше необходимо разнуздать измученного Комуза, чтобы тот мог пощипать травку, стянуть мокрую одежду с окоченевшего тела и разложить для просушки на камнях, вылить воду из футляра бинокля. Диля еще раздумывала о том, как непомерно трудно будет проделать все это, когда Комуз вскинул голову и тихонько заржал, раздувая ноздри и глядя куда-то вверх, где за увалом, потемневшим от облачной тени, ярко, до рези в глазах, светились снега.

Почудилось — что-то промелькнуло на гребне далекого косогора и скатившись вниз, растаяло в затененной лощине. «Козерог или архар», — лениво подумала Диля. Ее больше беспокоило сейчас, что никак не хотел отстегиваться разбухший в сырости ремешок на футляре бинокля. Из-за каменной гряды выметнулся всадник, в котором Диля почему-то не сразу угадала Шакира. Может быть, оттого, что не осталось в нем и следа былой молодцеватости. Вначале ей показалось — скачет не лихой джигит, а расслабленный немощный старик. И не соскочил Шакир с седла, а мешковато свалился на землю. И еще целую минуту не мог говорить, только жадно хватал ртом разреженный горный воздух.

— К барсу в гости, значит, отправилась, ослица? — прохрипел он наконец, сжимая в щелки и без того узкие, с раскосиной глаза. — Потешился бы он над тобой, как над мышонком! Похрустел бы твоими косточками… Что тебе было наказано, дурочке? Заметила — вешка повалена, доложи! А ты что надумала?

Он тяжело отделился от коня, сгреб ладонью пенные хлопья с его судорожно вздымавшихся боков, ослабил подпругу.

— Ну, если такого скакуна загнал ради тебя… худо тебе придется, своевольница!

Улар блестел от пота, словно выкупанный. Окровавленная пена набилась у оскаленного рта. И дышал он так трудно, будто непрестанно откашливал горячие, тугие, застревающие в горле комья.

Шакир отстегнул от седла мешок и бросил поводья Диляре:

— Води коня, пока не остынет. Пить не давать! Заодно и сама пообсохнешь. Ишь ведь вымочилась где-то, дочь шайтана!

Хоть и ругался Шакир и сердито топорщил тонкие усики, но не скрылось от Дили — очень доволен ее дядя, что не успели они с Комузом добраться до самолова. А ведь совсем немного осталось. Отсюда, с высоты, хорошо видно, как синие волны лесов хлынули из долины, взбежали на склоны гор и расплескались по кручам зелеными каплями арчевника. Там вон, у скал, и сторожила стальную петлю злополучная низкорослая арча.