Олег Вороной: Под знаком тигра

Да, так вот собаку тогда мою тигры съели, двух соболей съели, по тропе туда-сюда шастают… И какое тут будет настроение? Правильно — никакого. Злой я был на них. Никогда в жизни такой злой не был. Вот, думаю, повстречается — рассчитаюсь за всё.

Ну и повстречались.

Ну и рассчитался.

Подстрелил кабана. Набил котомку мясом — килограммов тридцать — и иду по тропе к зимовью. Иду и матерюсь на себя: мешок полиэтиленовый забыл. И прямо чувствую, как котомка намокает, как пропитывается кровью одежда и спина становится мокрой. И ведь оставить мясо, чтоб замёрзло, нельзя, — за этим табуном чушек два тигрёнка шли. Сразу мясо найдут и сожрут.

Вот иду и, натурально, в полный голос матерюсь. Этому искусству в армии хорошо нас старшина выучил — матерщинник был талантливейший. Так умел «завернуть заковыристо», что слушались его беспрекословно, в основном от удивления.

Иду, матерюсь — так, вроде, быстрее и легче идти. А тропа проложена по руслу ручья: русло узкое и глубокое, берега, заросшие, выше головы. И вдруг падаю ничком, сбитый ударом сверху. Падая, краем глаза вижу тигриный полосатый бок. Упал в снег лицом, грудью на карабин — карабин висел на груди, котомка придавила плечи и шею.

Всё, конец, — думаю.

Над головой тигриный рокот, в спину всаживаются и выдергиваются лезвия когтей, рёбра хрустят, одежда трещит…

Хорошо, лицом в снег упал — быстро в себя пришёл, соображать начал. Почувствовал, что едят не меня, а котомку, то есть — кабанье мясо из котомки. Что тигр не тяжёлый, и что их — два.

Потом сообразил, что это два тигрёнка. Начал быстро копать рукой в снегу, пытаясь добраться до предохранителя. Добрался, карабин выстрелил. Прямо возле левого уха. Когда в голове звон от выстрела прошёл, осознал, что по мне уже давно никто не топчется, не скачет.

Приподнял голову — никого. Встал на четвереньки — никого. Поднялся в полный рост — никого.

И так мне после этого ужаса радостно стало! Ну в жизни никогда так не радовался!

Вид у меня был, конечно, страшный: весь в крови, одежда на спине изодрана в клочья. Но сам счастли-и-вы-ый!

Бреду по тропе потихонечку, что-то детское напеваю, вроде того: «Только просыпаюсь — улыбаюсь я. // Мама дорогая, милая моя. // Я смотрю на солнце — улыбаюсь я. // Мама дорогая, милая моя», — ну в детском саду такое с детьми учат.

И действительно, смотрю на мир, словно впервые его вижу.

Смотрю на солнце — тусклое и дрожащее, словно выброшенная на берег медуза, — смотрю я на это зимнее солнце, и оно, словно спущенный мяч, начинает втягивать в себя воздух, становится упругим, звонким, ярким до боли. Вот-вот лопнет, и разлетится по миру жёлтый теплый свет новой весны!

Смотрю на кедры и ели, которые словно все из замёрзшей зелёной воды, и чудится, что не изо льда они, а из зелёного весёлого огня, который вот-вот взметнёт свои языки до синего небесного льда, и небо растает и потечёт над Землёй, играя солнечными бликами и радостно отражая благодать земную!

Смотрю на бесцветный холодный и скрипучий снег и вижу, что вовсе он не бесцветный, что переливается и играет он красными, оранжевыми, жёлтыми, зелёными, голубыми, синими, фиолетовыми искрами, и эти искры вовсе не искры, а разноцветные ноты, которые чисто и торжественно выводят и выписывают, как на картине, симфонию Жизни…

…Потом стал я подкармливать этих тигрят. Видать, мамку их кто-то убил, а они ещё малые, сами охотиться толком не научились. За кабанами, видно, ходили-ходили, да всё без толку и до того оголодали, что, не боясь человека, прыгнули на пахнущую парной кабанятиной котомку и глотали мясо, пока не выстрелил карабин.

Сначала я забирал мясо, а кости, голову, ноги, требуху тащил за собой пару километров, прокладывая пахучий след, который тигрята находили и по нему добирались до пищи. А потом они уже по звуку выстрела приходили и ждали, пока я уйду, чтобы получить свою долю.

Так до весны они и выжили.

Обидеть тигра невозможно! Не такой это зверь. Всегда за себя постоит, гордый он и цену себе знает.

Это я про нашего тигра, про уссурийского, про дикого. В цирке — это не тигр. Конечно, внешность у него тигриная, но душа — увы! — собачья! Всё настоящее, тигриное с малолетства выбито. А как иначе? Попробуй, обучи кошку трюки выделывать — без боли ничего у тебя не выйдет. Ну, может, только самое простецкое, и то если будешь бесконечно ласков и терпелив. Не более! Почему клоун Куклачёв стал знаменит на весь мир? Потому что смог выдрессировать кошек, которые еще недавно считались «не поддающимися дрессировке животными». А как он смог? Думаю, только с помощью болевых эффектов. Почему и скандалы в некоторых развитых странах были. Вот так вот.