Александр Филиппович - Стая

— Уехала? — прищурившись, с нехорошей догадкой спросил Витька глухо.

— Она дитя от тебя, сопляка, можно сказать, родила… Мертвое дитя-то! Внука, значит, моего, если знать хочешь… Вот и уехала тогда, вовсе уехала. Навсегда из наших-то местов… — С этим старик первым поднялся с лавочки и направился было в избу.

— Куда ж уехала-то? — справился Витька.

— Тоже мне, испытатели чувствов! — обернулся старик все же. — Значит, так и не отписывала тебе? — Но, так как Витька промолчал, он еще досказал: — А-а! Я же ей незадолго и адресок даже твой подсовывал, хотя и мать против стояла. — Да и рукой затем махнул в расстройстве: — Не запомнила, значит…

— А вы-то хороши тоже! — крикнул вдруг Витька. — Ни слова, раз так дело повернулось?

— А пошуми, пошуми, сынок… — вдруг с тихою мудростью отозвался старик на это, — Пообвиняй-ка отца с матерью. Не писали… Дак ведь тебя, дурака такого, жалели, не кого-нибудь. Кто знат, чего все же у тебя с ею было, независимо от того, чем завершилось? То ли несчастное баловство одно, то ли задуманное всерьезное, а? Вокруг же тебя в армии под рукою оружье… Эх! — И теперь уж вовсе решительно потащился старик в избу.

Витька долго еще сидел в одиночестве, прикуривая папироску от папироски. Гранат подлез к его ногам, положил на хозяйские колени морду, напускивая слюней на солдатские Витькины штаны. Но Витька не заругался совсем на это. Он только ласкать его, Граната-то, принялся, вздыхая время от времени…

На следующий день, проспавшись и отзавтракав, Витька взял и его с собой. И прошли они перво-наперво за поселок, к березам, повсюду среди которых накопаны были могилы, означенные крестами или пирамидками со звездочками. У одной из могил, у не такой уж и старой да давней, Витька долго стоял, опершись на оградку, прикуривая, как и ночью, после разговора с отцом, папироску от папироски. Когда же возвращались с кладбища, Витька внезапно как-то, словом — вдруг, остановился и вернулся к одной из скособочившихся пирамидок с давно отпавшей, как листик с дерева, осыпавшейся фанерной звездочкой. Здесь он присел и, усмехнувшись, вслух прочел, пальцем проводя по буквам, выжженным на дереве, на котором никакой краски не сохранилось:

— Здесь… лежит… Музыка… вот так! — И ему, Гранату, рассеянно потеребил за ушами. И вздохнул, вспоминая: — Я со стеклышком это куражился пацаном, а гляди, по правде как все вышло-то… От кого недавнего уж и ни одной буковки памяти не осталось, а он вот… напоминает… Музыка. Уж ведь и от сынка моего, возможно, ничего почти что нету… Да! Все… все теперь погиблое, как не бывало его вовсе! — И вот тут только, у чужой-то могилы, и затрясло его наконец от собственного какого-то горя, как от сухих и беззвучных слез, которые, возникнув в глубине души, так и не докатываются до глаз, чтобы излиться, облегчая…

Опять, проникая в конуру, мешал по ночам свет, и старик время от времени выползал покурить на завалинку. И глухой ночью Гранат опять услыхал возню подле зарода, и прибежал туда, и застал там Витьку с женщиной, но с иною, чем Лика. Женщина совсем не отбивалась от Витьки и не плакала, а только ласково гладила Витькины волосы и сладко стонала…

Витька опять принялся шоферить, но уже не на грузовике, а на легковой машине, на которой возил по поселку в заводскую контору высокого и строгого на лицо человека, подкатывая за ним по утрам к утопающему в зелени огромному одноэтажному дому, где жила старая уже сука-овчарка. Иногда Витька оказывался допоздна занят: в сумерках он весело завозил с базы продукты на дом своему высокому и строгому начальнику, и если Гранат здесь, у дома начальника, его отыскивал, то с ним же и уезжал в гараж, а уж оттуда возвращались они домой пешком.

Но в дни, когда приходил домой рано, Витька наскоро переодевался в костюм, скидывая пропахшую машиной кожаную тужурку, и норовил тотчас исчезнуть из дому. Ко всему в доме он как бы охладел и оравнодушел и в такие ранние возвращения после работы совсем его, Граната, не замечал, хотя Гранат так и вился подле его ног, вымаливая ласку.

Несколько раз, держась в отдалении, Гранат сопровождал Витьку до клуба. По дороге Витька все хотел прогнать его домой, но Гранат лишь пятился, мялся на месте, а переждав, когда Витьке надоест командовать, следовал за ним дальше.

На клубном крылечке Витьку всегда уже поджидала та худая, с накрашенным ртом женщина, с которою Витька ласкался за огородами во время последней гулянки.

И они входили в клуб.