Александр Филиппович - Стая

Иногда заходил к девушке в малинник ее отец, неизменно в черной фуражке, в брезентовом, как правило, дождевике. Говорили они друг с другом обычно тихо и добро. Девушка, правда, иногда начинала от этих разговоров поплакивать, и в такие моменты отец, утешая, гладил ее и говорил обязательно, как бы обнадеживая на будущее:

— Я, ты знаешь, Лика, что исключительно реализьм вещей исповедываю и тебе того же советую. Так что… вот так!

Однажды, много дней загуляв кряду, Гранат долго не прибегал к ней, а как примчал, то никого отчего-то не застал в малиннике. Он подал голос, зовя, но девушка ниоткуда не откликнулась, как Гранат ни прислушивался. Сев и от волнения запереступав лапами, Гранат тихо провыл, перемежая вой с тонким коротким взлаем.

На крылечко вышел отец девушки в черной своей всегдашней фуражке с ремешком, выпущенным под подбородок, в неизменном дождевике. Закурил. Вздохнул чему-то, горько на него, на Граната-то, глядя, и сказал:

— Иди-беги, пес… своей дорогой. И тебе, впрочем, не мешает постигнуть всеобщий реализьм вещей.

Затем, сошедши с крылечка, сел он на мотоцикл, газанул резким сизым дымом и укатил в улицу.

К ночи Гранат снова явился на усадьбу. Обежал весь дом, позаглядывал в окошки, вспрыгивая на завалинку. След девушки обрывался на улице, у колеи дороги, которая хранила лишь запахи стада да автомашин с мотоциклами.

Не стало девушки нигде, как никогда не было.

Тишина стояла. Березы вздыхали листьями. В поселковом клубе уже играла к вечеру далекая музыка. От домов же доносились обычные житейские звуки: подойниками там погромыхивали, калитками хлопали, шумно ворочалась в хлевах скотина. И в то же время со всем вокруг как бы произошло нечто непонятное да еще и непоправимое: как бы изломалось что-то напрочь, не стало словно бы во всем окружающем прежней прочности. Улавливалось во всем теперь что-то неясное и тревожное, что повсюду подстерегает, должно быть, человеческую жизнь и сопровождает ее незримо.

Воротясь домой притихший, усталый, уже ко сну устраиваясь, услыхал Гранат бессловесную какую-то возню в избе и лишь время от времени доносившиеся оттуда непонятные и жалобные вскрики. Он выбрался из конуры, добежал до завалинки и заглянул в окошки.

— На твоей душе грех! Ты жизнь малую загубила! — в голос уже бушевал Витькин отец, худой этот старик с седыми щеками и красным носом.

Старуха стонала, безо всякого движения пластаясь на лавке. Выпив водки, старик тоже присел на лавку, в изголовье жены, свесив с коленок огромные мосластые руки. И тихо, без прежнего крика заключил в сердцах:

— А! Видать, все вы, бабы, стервы! И нет в вас никакой друг к другу жалости…

Лето выгулялось теплое и урожайное.

К старикам приезжали с мужем и детьми старшая их дочь и холостой средний сын-офицер. Старик и старуха на это время перестали вдруг тихо поругиваться меж собою, были со всеми приветливы и порой играли-забавлялись с внучатами, которые, между прочим, и к нему, к Гранату, привязались крепко.

Хозяйская дочь, здоровенная, круглолицая и очкастая тетка с тугим узлом светлых волос на затылке, которая красила губы и курила, все почти дни, скрываясь от солнца, пролеживала в дому, полистывая книжки одну за другою и выходя на воздух лишь по утрам с вечерами, когда жара спадала. Его, Граната, она не боялась нисколько и добилась даже разрешения впускать его в горницу, когда детишкам того очень хотелось. А детишки ее — мальчик и девочка — были потешными и всем интересовались:

— Мама, а деревня — это где одни бабушки и дедушки живут?

О многом, о своем, конечно, детском, но беседовали они и с ним, с Гранатом.

Мужчины обычно проводили дни в рыбалках на болоте и притаскивали домой когда и по целому ведерку тугих и сытых желтых карасиков. Гранат и к этим двум мужчинам привязался, особенно к Витькиному брату, который иногда по вечерам, собираясь в клуб, надевал свой офицерский пиджак с погонами. Он уж и вовсе, гораздо более сестры, напоминал Витьку: и верхняя губа вздергивалась у него этак же, когда он смеялся, и нос в точности так же морщился, да и круглолиц он был так же к тому же…

Дни в дому завершались тихо.

Витькина сестра укладывала своих детишек спать, а сама устраивалась доглядывать телевизор. Мужчины же, как правило, вынося в палисадник бутылочку и летнюю, из свежей зелени закуску, усаживались под освещенным окошком доигрывать в шахматы. И царствовали чудесно вокруг тонкие запахи по горло наработавшейся за день земли.