Николай Верзаков - Таволга

Они теребили ветки, хвоинки при этом осыпались, и Кара-Суер подбирал их. Потом хвоя стала падать от ветра, припорашивала золотистым налетом землю вокруг стволов.

Но вот хвои осталось мало на лиственницах, и глухари улетели в сосняки. Кара-Суер ходил один по голой земле, открытый со всех сторон. Время от времени останавливался, слушал прощальные крики последних, уходящих неведомо куда птичьих стай.

Похолодало. Утренники скоробили землю. Ручьи высветились. Откопошились муравьи. Свалилась к теплу птица. К полудню солнце едва отогревало землю. До сумерек он старался набраться хвои под лиственницами и устраивался ночевать под каменной плитой, считая, что нашел удачное место: там его не мог увидеть человек и достать зверь.

Однажды всю ночь дул ветер, плита выстыла. Утром глухарь выглянул из своей щели и не узнал места — все побелело и нельзя было понять: снег падает на землю или уходит к вершинам лиственниц, где ветер обрывал последние хвоинки. Тот день он не выходил из укрытия.

Летом он мало двигался и к осени отяжелел. Один день без еды ничего бы не значил — в морозы, бывало, отсиживался в сумете сутками. Однако снег не переставал, и на третий день голод заставил выйти — к ближайшей лиственнице протянулась борозда. Кара-Суер пытался докопаться до земли, но из затеи вышло мало толку: хвоинки трудно было выбрать из снега.

Возвращаясь в свое укрытие, он увидел внизу черного лося. Голова его походила на вывороченный и поставленный кверху корнями пень. Сохатый сражался с еловым сломком — налетал и бодал — из-под рогов летели мох и щепа, из-под копыт — комья земли, смешанной со снегом. Ему хотелось настоящей борьбы, но равных по силе лосей вокруг не было, а те, что были, не вступали в единоборство. Он угорело мочалил еловый ствол, а неподалеку стояла лосиха и спокойно жевала кисть рябины. Вдруг она перестала жевать, повела ушами, издала басовитое: «Э-э-э…» и пропала в темном ельнике. За ней убрался сохатый.

Появился медведь. Обнюхал сломок, обшарил землю вокруг, фыркнул и заломил рябину. Он урчал, чавкал, с губ свисала оранжевая пена. Объел ягоды, почесал за ухом, вытянул морду. Долго внюхивался и утянулся за лосями.

Внизу шуршала каменная осыпь. Появился Человек. Кара-Суер повернулся и пошел прочь от места, где провел так много дней и ночей.

Снег утомлял, приходилось часто отдыхать. К вечеру он набрел на небольшое болотце. Кочки, кривые деревца и низкий кустарничек, за ним ровная торфяная стлань. На кочках было не так много снега — его сдувал ветер. На них обнаружилась брусника и оказалась как нельзя кстати. Он наклевался и устроился ночевать тут же, между кочками, выбив и охлопав лежку.

Снег отмяк, верхушки кочек обнажились. Глухарь объел с них ягоды и, когда снова повалили белые клочья, через торфяник выбрался на глухую дорогу. По ней ходить оказалось легче. На поворотах у высокого среза обочины выступала голая земля. Там он поклевал камешков, но съесть было нечего. Он ходил по дороге, за ним петляла цепочка следов.

К обеду пригрело солнце. Он задремал прямо на дороге, да у него не хватило бы и сил перебраться через высокий край. Ему привиделась Светлая елань, лето и Старка, и он, поршок, под ее крылом высовывает голову через перья. Старка сердится и старается его спрятать. Перья свертываются и превращаются в пальцы, а крыло уже не крыло, а рука. И лицо, оно улыбается: «Придет твое время…»

Открыл глаза — по дороге идет Человек. Прижался к обочине. Но Человек уже заметил его, остановился и вскинул ружье. Негромко щелкнуло и укусило в шею.

Более не прячась, Кара-Суер вышел на середину дороги, вытянулся на ногах, сколько мог. В полусвете угасающего дня его шея казалась непомерно длинной. Черный на белом, он был отчетливо виден, знал это, но не побежал за поворот укрыться.

Мокрые горы проглотили звук и второго выстрела. Глухарь распластался, будто хотел обнять землю.

Человек поднял истощенное тело, постоял в нерешительности, затем развязал мешок. На месте осталось несколько перьев.

Ночью похолодало. Вызернился снег и припорошил перья от большой птицы.