Николай Кузаков: Тайга – мой дом

Глухарь действительно походил на старика, бодрого, крепкого и важного от чувства собственного достоинства. Посидев немного, он снялся и улетел в бор.

Мы с Авдо напилили дров и затопили печку, которая делила палатку, довольно просторную, на две половины — мужскую и женскую.

Приятно после утомительной дороги лечь на еловые ветки, покрытые оленьими шкурами, и слушать, как гудит лес, как потрескивают дрова в печке и поет Авдо, освещенная слабым светом коптилки. В этом было что-то сказочное, романтичное и в то же время тревожное: ведь на сотни километров вокруг разлилось безбрежное море тайги, и, случись что-нибудь с тобой, рассчитывать можешь только на свои силы.

Спал я в эту ночь крепко, без снов. А когда проснулся, Авдо уже чистила ружье. На печке в сковородке жарилось мясо, точно волшебным молоточком постукивал чайник.

— Уши не отморозил? — хитро прищурившись, спросила Авдо.

— Кажется, нет.

Я сел. У двери на куче поленьев лежал глухарь. Это меня поразило: вчера Авдо чуть под пулю не бросилась, чтобы спасти глухаря, а тут на тебе — сама убила.

— Зачем же ты его убила?

— Суп варить вечером будем, — невозмутимо ответила Авдо.

— А кто теперь палатку охранять будет?

— Это другой глухарь. Он в другом бору жил. Наш Старик туда не летает.

Вот в чем дело. Я-то ненароком подумал, что у Авдо все глухари священные. У нее был, оказывается, только один — Старик.

Через час мы ушли в тайгу каждый своей дорогой. Мне вновь предстояло стать охотником. И я волновался: смогу ли. А от этого зависело отношение Авдо ко мне, которым я очень дорожил. Виделись теперь мы с ней только вечерами. А того, кто первым приходил к палатке, каждый раз встречал глухарь.

Старик был почти домашним. Приручила его Авдо случайно. Несколько лет назад ей пришлось охотиться здесь одной. Как-то она набрала котелок клюквы и поставила на лабаз. Дня через два-три посмотрела, а ягод в котелке осталось на донышке. Это ее вначале озадачило, но по еле заметным следам — осень долго стояла бесснежная — Авдо определила, что это проделки какой-то птицы.

Тогда она набрала голубицы, и голубица была съедена. Столовался здесь не кто иной, как молодой петушок-глухарь. Проделывал он это, по всей вероятности, из озорства, так как ягод везде было очень много. А вот когда выпал снег и трудно стало добывать корм, глухаря погнала сюда нужда.

Так между Авдо и Стариком установилась дружба. Когда Авдо возвращалась с охоты, каждый раз глухарь встречал ее у ручья в ельнике. Он садился на дереве у лыжни и, вытянув шею, пощелкивал клювом — просил ягод. Я, как и Авдо, тоже стал приносить глухарю то рябины, то голубицы, которую в борах еще не завалил снег. Старик меня встречал, сидя на сосне. Я высыпал ягоды на колодину, лежащую неподалеку. Глухарь, осмотревшись, — он сильно боялся Назариху — слетал с дерева и подходил к колодине. Когда гостинцев не хватало, он распускал веером хвост, топорщил перья на шее и клянчил добавки.

Моя дружба с птицей вызывала у Назарихи глухую ревность и протест. Злясь на глухаря, Назариха решила наказать его. В тонкостях зная повадки обитателей бора, она однажды устроила Старику западню. Убежав от меня как-то пораньше, Назариха притаилась за колодиной. Я, как обычно, присел и насыпал ягод. Старик слетел с дерева и принялся клевать. Вдруг улавливаю еле слышный шорох. Оглядываюсь: Назариха. Чуть присев, она делает огромный прыжок. Я крикнул что было сил: «Старик!» — и выбросил к нему руку.

К счастью, моя рука попала Назарихе в пасть, и мы свалились с колодины. Старик успел улететь.

Я стряхнул с себя снег, осмотрел руку: на ней было несколько царапин от зубов Назарихи, которая стояла с виновато опущенной головой.

— Назариха, как тебе не стыдно? Не заметь я тебя вовремя, ты бы натворила бед. Нас бы за такое Авдо близко к палатке не пустила.

— У-у-уу, — ответила Назариха и посмотрела на меня с укором. Это она выговаривала мне за дружбу со Стариком.

— Ты пойми, глупая, — уговаривал я. — Не Старик к нам пришел, а мы к нему. Так что уважать его надо.

— У-у-уу, — протянула Назариха, явно не соглашаясь со мной.

Сколько я ни убеждал Назариху, убедить не мог. Что поделаешь? У нее своя, собачья, логика. С этого дня Назариха затаила злобу на всех глухарей и беспощадно им мстила.

Чтобы не расстраивать Авдо, я умолчал о происшествии, но за Старика боялся, знал, что Назариха не оставит его в покое.

Я страшно устаю. Вчера даже не было сил поужинать. Прилег на спальный мешок немного отдохнуть и сразу уснул. Проснулся часа в четыре утра, поел и стал обдирать белок. Меня поражала Авдо. Ей уже за семьдесят, но она с охоты приходила, будто с прогулки. Снимала понягу и сразу же принималась за домашние дела: варила, жарила и только после ужина начинала обдирать белок и соболей, чистила ружье. Я чувствовал себя несколько неловко перед ней. Но Авдо делала вид, что ничего не произошло. Ее беспокоило другое: мои первые охотничьи неудачи.