Борис Сергеев - Мои питомцы и другие звери

Взрослые воробьи, попав в неволю, никогда не становятся ручными. Ни ласки, ни заботы не в состоянии поколебать их предубеждение к человеку. Только один воробей стал моим другом. Попал он ко мне совсем крохой, шести — восьми дней от роду. Три недели в тесном ящичке, оборудованном грелкой, я носил его на работу. Воробьишку нужно было поминутно кормить и все время согревать, чтобы он не окоченел и у него не расстроился желудок. Вырос малыш, как и полагается, отчаянным драчуном и забиякой. Страха перед человеком он не испытывал, но обид не прощал.

Мой авторитет главы семьи Задира не ставил ни во что. За столом он не выпрашивал подачки, а брал любой лакомый кусок как свой законный, и спорить с ним было бесполезно. Даже большие и отнюдь не добродушные попугаи поглядывали на него с опаской. Если он подсаживался к хохлатому великану, тот позволял себе немного поворчать из-за нахала, а сам, как краб, бочком поспешно отодвигался на край жердочки.

В моем доме Задира пользовался неограниченной свободой, но в сад летать не любил. Дикие воробьи его решительно сторонились, недвусмысленно давая понять, что не желают знаться с человеческим выкормышем, а однажды задали ему хорошую трепку. С тех пор Задира к миру за окном полностью утратил интерес.

К гостям воробей был совершенно нетерпим, особенно к курящим. Недокуренную папиросу он утаскивал из пепельницы, угрожая устроить поджог. Чтобы выкурить в моем доме сигарету, нужно было обладать крепкими нервами. Задира мог выхватить ее прямо изо рта. Вообще гостей он просто терроризировал. Пернатый хулиган каждого подозревал в недобрых намерениях и отважно защищал меня и мой дом, нахально заглядывал в дамские сумочки, портфели, проверяя, не уносят ли из дома что-нибудь ценное, и успокаивался, лишь когда гость оказывался за дверью.

Нахальство и самоуверенность погубили Задиру. Электрическую кофемолку воробей занес в список своих злейших врагов. Как только ее включали, он опрометью несся на кухню. Разыгрывалось подобие сражения Дон-Кихота с мельницей. Однажды в самый разгар потасовки крышка с кофемолки слетела. Неимоверно обрадованный воробей немедленно бросился в ее жерло и тотчас вылетел обратно, но уже не по своей воле.

Я долго оплакивал потерю, пытался найти Задире замену, но с этим так ничего и не получилось. Не жаловали воробушки меня своим доверием. Как я ни старался, ни ублажал их прихоти, пленные воробьи держались еще более настороженно, чем их вольные товарищи.

Со многими птицами довелось мне познакомиться накоротке. Дружба с осторожным соловьем, пугливой славкой или большеглазой привязчивой зарянкой доставляет много приятных минут, но только ручной воробей может быть настоящим товарищем — смелым, гордым и, главное, независимым. Чтобы обзавестись таким другом, стоит потрудиться, взяв на воспитание еще не оперившегося несмышленыша. Воробей — это не чиж и не канарейка, а существо несомненно более занятное, чем обычные обитатели птичьих клеток.

Кошки красивы и грациозны, но в моем доме ни один кот никогда не жил. Какого только зверья у меня не перебывало, но эти хищники, умеющие на мягких лапах неслышно подкрадываться к своей жертве, никогда не переступали порога моей квартиры. Это неслучайно: главными экспонатами моей живой коллекции всегда были птицы. А они с кошками, как правило, несовместимы. Рисковать жизнью крылатых питомцев мне не хотелось, и котов я не заводил. Они и без того досаждали моему мини-зоопарку.

Как-то через год после окончания войны я с большим трудом раздобыл пару канареек. В то время зверья в Ленинграде было крайне мало, и я мечтал получить от этих птиц потомство. К несчастью, тем летом студенческие каникулы мне пришлось провести в деревне Большая Кунесть. Чтобы попасть в нее, следовало сойти с поезда на платформе Трубниково, что находится примерно в ста километрах от Ленинграда, и потом пять верст прошагать по лесной дороге. Однако за время войны немцы устлали грунтовую дорогу бревнами, превратив ее в гать, и перспектива целый час перепрыгивать с одного бревна на другое меня не прельщала. Поэтому я сошел на предыдущей станции Померанье. Правда, расстояние от нее до Кунести равнялось семи километрам, три из которых предстояло прошагать по шпалам. Зато остальные четыре километра пролегали через живописные луга по тропинке, которая вилась вдоль небольшой речушки. Связав увесистый чемодан с книгами и тюк с постельными принадлежностями (в послевоенные годы трудно было рассчитывать, что у хозяев в деревне найдется для меня лишнее одеяло и подушка), я перекинул багаж через плечо и, прикрепив сверху клетку с канарейками, отправился в дорогу.