Джеральд Даррелл - Птицы, звери и родственники

В этот момент в ночном небе, словно медленно парящий парашютик одуванчика, показался Улисс и не нашел ничего лучшего, как сесть ко мне прямо на голое плечо. Согнав его, я принес миску с едой, которую он тут же принялся клевать и заглатывать, издавая при этом тонкие гортанные звуки и помаргивая блестящими глазами.

А повозка тем временем медленно, но настойчиво подбиралась к нашему дому, и вот она уже вкатила во двор. Восхищенный открывшимся зрелищем, я высунулся из окна.

Сзади никакого костра не оказалось. Сидевшие там субъекты оба держали по огромному серебряному канделябру, и в каждом канделябре было по несколько большущих белых свечей, какие обычно ставят в церкви Святого Спиридона. Оба седока громко и безголосо, но с большим апломбом пели песню из «Девы гор», изо всех сил стараясь попадать в такт.

Повозка остановилась у самых ступеней лестницы, ведущей на веранду.

– В семнадцать лет… – печалился явно английский баритон.

– В семнадцать льет!… – вторил ему голос с ярко выраженным среднеевропейским акцентом.

– Волшебною очей голубизною, – пел обладатель баритона, дико размахивая канделябром, – пленен он и сражен был наповал…

– Сражен биль наповал… – подтягивал среднеевропейский акцент, придавая бесхитростным словам столь сладострастный оттенок, что не услышав – не поверишь.

– А в двадцать пять… – продолжал баритон.

– А в двадцать пьять…

– Пленился он совсем другою…

– Пленилсья он совсьем другою…, – скорбно подхватывал среднеевропейский акцент.

– И понял, сколь напрасно он столько лет страдал! – закончил куплет баритон и так яростно взмахнул канделябром, что свечи повылетали из него, словно ракеты, и со свистом попадали в траву.

Дверь моей спальни открылась, и вошла Марго, одетая в ночную сорочку из множества кружев и чего-то напоминающего муслин.

– Что это за шум? – прошептала она хриплым осуждающим тоном. – Ты же знаешь, что мама нездорова.

Я объяснил, что не имею никакого отношения к источнику шума и что, похоже, нашей компании прибыло. Марго тоже высунулась из окна и уставилась на повозку, где певуны уже собрались затянуть следующий куплет.

– Слушайте, – крикнула она приглушенным голосом, – нельзя ли потише? Мама болеет.

Тут же пение смолкло, и в повозке поднялась долговязая фигура. Она подняла канделябр и с серьезным видом взглянула на высунувшуюся из окна Марго.

– Ни в коем случае, милая барышня, – сказала она замогильным голосом, – ни в коем случае не тревожить муттер.

– Ни в коем случае, – согласился из повозки английский баритон.

– Как ты думаешь, кто бы это мог быть? – взволнованно прошептала мне Марго.

– Да друзья Ларри, кто же еще? Ясно как Божий день.

– Так вы друзья моего брата? – прощебетала Марго из окна.

– О да, благородное созданье! – молвила высокая фигура, качнув канделябром в сторону Марго. – Он пригласиль нас выпивать.

– Хм… Минутку, я сейчас спущусь, – сказала Марго.

– Всю жизнь мечтал глядеть на вас поближе, – сказал долговязый, как-то неуверенно кивая.

– Увидеть вас поближе, – поправил тихий голос из повозки.

– Сейчас я спущусь, – шепнула мне Марго, – впущу их в дом и прослежу, чтобы вели себя тихо. А ты пока разбуди Ларри.

Я надел шорты, бесцеремонно схватил Улисса, который в полудреме безмятежно переваривал пищу, и вышвырнул его в окно.

– Вот это да! – сказал долговязый, наблюдая, как Улисс улетал вдаль над посеребренными лунным светом верхушками олив. – Совсьем как в замке Дракулы, правда, Дональд?

– Ей-богу, правда, – ответил тот.

Я помчался по коридору и ворвался в комнату Ларри. Чтобы растормошить его, потребовалось некоторое время, поскольку он, боясь заразиться от мамы, перед сном принял для профилактики полбутылки виски. Но вот наконец он проснулся и сел на кровати, глядя на меня туманным взором.

– Тебе какого лешего? – спросил он. Я объяснил, что прибыли два каких-то субъекта, которых он пригласил выпить.

– Только этого не хватало, – сказал Ларри. – Поди скажи им, что я уехал в Дубровник.

Я объяснил, что это будет неудобно, тем более что Марго уже пригласила гостей в дом, а так как мама неважно себя чувствует, ее нельзя тревожить. Недовольно ворча, Ларри встал с постели, натянул халат, влез в шлепанцы, и мы по скрипучей лестнице спустились в гостиную. Первым, кого мы там увидели, был Макс – худощавый, жизнерадостный, добросердечный малый. Растянувшись в кресле, он помахивал канделябром, в котором не осталось ни единой свечи. В другом кресле, ссутулившись, сидел угрюмый Дональд, похожий на помощника могильщика.