Леонид Фомин - Солнце красно поутру...

Прошло около часа. Рыбак опять поднял на колени рюкзак, достал горсть распаренного гороха, сыпанул на поплавки. Потом крошил за борт размоченный хлеб, вареную картошку и еще что-то такое, от чего дурно било в нос.

— Ить как пропала, — озабоченно обронил он.

Устав бесполезно глазеть на поплавки, я перевел взгляд на белопарусную яхту, легко и изящно скользившую невдалеке от нас. Иногда яхта делала резкий, крутой поворот, обнажая ярко-красное днище, и тогда высокий косой парус подобно крылу, казалось, вот-вот коснется верхушек волн.

Яхтой управляли двое — юноша и девушка. Атлетического телосложения юноша умело работал у руля, а девушка, похожая на гимнастку, противоборствовала крену. Стоя на самом краешке борта, откинувшись назад, она как бы летела встречь ветру. — сильная, стремительная, удалая. Когда яхта выравнивалась, девушка ловко перебегала на корму к юноше.

Красивые люди, красивый спорт! Глядя на них, словно бы реющих над волнами, я с сожалением подумал, что никогда еще не плавал на яхте. Впрочем, только ли это? Многое, еще очень многое в жизни я не испытал. Войны в том числе. Она прогромыхала где-то в стороне, опалив нас, детей тридцатых годов, лишь тяжкой горечью утрат.

Надо же, какое счастливое мое поколение! Прожить большую часть жизни и не понюхать пороху! А отец мой, например, воевал четырежды: в гражданскую, на Халхин-Голе, на Карельском перешейке…

С Отечественной отец не вернулся. Не вернулся, чтобы мое поколение не знало войны. Чтобы жили и радовались жизни вот такие красивые, не знающие бед люди.

Я вдруг понял, что это Рыбак разбудил подремывающие где-то глубоко в душе думы о времени, об ответственности перед ним. Не слишком ли высоко воспарили мы над отеческим домом, коль видим только общие его контуры и не замечаем фундамента? Вот посидишь денек с таким человеком, послушаешь его заботы, спокойно обмозгуешь все — и, глядишь, призадумаешься: все ли благополучно в отеческом доме?

…Рыбак опять спустил за борт немного какого-то прикорма, подергал тесьму. Теперь он все чаще менял на крючках наживку, перебрасывал с места на место удочки.

Наконец не выдержал:

— Да что она, издохла, в самом деле, что ли?! Ведь завсегда тут брала. Вот таких таскал!

Рыбак в отчаянии дернул мешочек сильнее, что-то влажно чмокнуло, и в руках его… осталась невесомая, змейкой взыгравшая тесемка…

— Все! — упавшим голосом сказал Рыбак. — Мешок оборвался!

— Ну и что? — попытался успокоить я. — Мы же стоим на месте, пусть этот прикорм лежит себе на дне.

— На дне-е! — простонал Рыбак. — А как трясти-то? Ведь главное здесь — муть поднимать. Говорю: тряхнешь — она и загуляет вокруг…

И в тот самый момент, когда, казалось, все было потеряно, один из поплавков дрогнул, наклонился и, приподнявшись, лег. Рыбак разом пришел в себя, схватил удилище, подсек. Упругий бамбук согнулся коромыслом, леска натянулась тетивой.

— Подсачек! — скомандовал Рыбак и вскочил. Лодка так качнулась, что чуть не зачерпнула, остальные удочки, спутывая лески, покатились по бортам.

— Подсак давай! — уже кричал Рыбак, с усилием подтягивая к поверхности упрямо сопротивляющуюся рыбину.

Я схватил подсачек, да в спешке столкнул в воду удочки.

— Ить, шарага! — откровенно обругал меня Рыбак. — Тут шевелиться надо!

В зеленой глуби, подобно сиянию протуберанца, сверкала боками крупная и, должно быть, необыкновенно проворная рыба. Я подвел сачок — не тут-то было! Зеркально вспыхнув, рыбина стремительно метнулась под лодку.

— С другой стороны сачь!

Вытянув удилище, Рыбак попытался обвести рыбину вокруг кормы. Но что такое — она не подается ни взад, ни вперед! Дернул леску раз, другой и обморочным голосом сообщил:

— Привязалась…

— Как привязалась?! — забило и меня мелкой дрожью.

— К веревке… с грузом…

Я перегнулся через борт — и перед самыми глазами увидел плашмя лежащего с лопату шириной леща. Уже сморенный борьбой, он слабо колыхался, и от него расходились в стороны блики.

Я снова запустил сачок, склонился за борт еще ниже и, изловчившись, зачерпнул рыбину. Захлестнул мотню, оборвал леску…

Мы так и плюхнулись оба на дно лодки от внезапной усталости и нервного напряжения. Перед нами, запеленатый в сачке, лежал лещ. Немного успокоившись, Рыбак соскреб ногтями прилипшую к доске чешуйку, протянул мне. Чешуйка была не меньше трехкопеечной монеты…

— Вот она, Расея-матерь! — со значением сказал Рыбак. — Привалит же такое счастье! — Он расстегнул воротник рубахи, зачерпнул ладошкой воды и плеснул на грудь. — Нет ли у тебя какой таблетки? Дух что-то запирает…