Леонид Фомин: Солнце красно поутру...

— Здесь, если не лениться, можно щурят надергать. Только я шибко-то не разбойничаю: на ушку, на жареху домой — и хватит. Женка моя, Варя, больно щучек-то любит. Как поджарит с лучком — ешь не наешься!

Пожалуй, нигде люди не сближаются так скоро и не бывают так словоохтливы, как на природе. Сама обстановка — свежий воздух, вода, покой, уединение — настраивает на доброту, откровенность, желание высказать самое сокровенное и самое больное. Вот и мой Рыбак, вспомнив о жене, заметно оживился и принялся нахваливать ее с завидной преданностью примерного семьянина:

— Она, Варя-то моя, — золото, не баба! Работящая, умная, а уж согласная такая — слова поперек не скажет. Хворает вот только часто, ревматизм у нее. Весной опять в больнице лежала.

Рыбак откусил узелок лески, задумчиво помолчал.

— Техничкой она все время работала, кабинеты в конторе убирала. Я и сказал ей раз: «Хватит, говорю, тебе, Варя, полы мыть, оттого у тебя и руки болят, иди лучше в столовую, может, на повара выучишься». Сам сходил к директору, обсказал все как есть. Болеет, говорю, баба, нельзя ли в столовую перевести.

Хороший у нас директор. Послушал меня и согласился. Только, говорит, поварами-то у нас специалисты работают. Техникум, курсы закончили. Придется, говорит, сперва заняться ей чем-нибудь попроще. Ну, наперво опять же посудомойкой устроили. Между делом к поварихам приглядывалась. Проработала два месяца — и верно: поставили помощником повара. И все хорошо шло, да вот слегла. По веснам она чаще хворает…

Мы уже порядочно отплыли от берега, а мыса и не видать было. Впереди ярко зеленел остров Вороний. Одинокий среди воды, он походил на сказочную заповедную землю. «Мимо острова Буяна в царство славного Салтана», — вспомнились знакомые с детства строчки.

Солнце поднялось над противоположным гористым берегом, и лучи его зеркальными бликами вспыхнули на лениво вздымающейся зыби. Радужными переливами играли под веслами буруны.

— Ить красота-то какая! — восторженно произнес Рыбак, осмотревшись, на минуту забыв свои печали. Но только на минуту. Вытряхнув на колени из жестяной коробки блесны, снова заговорил о семье.

— А ребят у нас двое. Младшенькая-то, Наташка, — вылитая мать. В школу нынче пойдет, портфель уже купил. Рукодельница такая, что задумает, то и смастерит. Сама куклам одежки шьет, по дому матери помогает. А старший восьмой закончил. Борькой звать. Тоже послушный парень, на гармошке играет. Вот буду устраивать в техническое училище.

— Может быть, лучше десять классов закончить? — вставил я.

— Дак ведь он там и кончит. И специальность получит. Пускай тоже на слесаря учится. Только на инструментальщика. Вон у сродственницы Митька на инструментальщика-то выучился, дак сразу стал по двести рублей приносить. Она ведь точная, эта специальность.

— Правильно, — согласился я, вспомнив, что нынешние технические училища кроме профессии дают еще и среднее образование.

Рыбак подцепил к леске блесну, размахнулся и ловко забросил ее далеко за корму. Удилище с застопоренной катушкой пристроил сбоку.

— Теперь ты поживей греби, доро́жить будем. На дорожку-то она лучше берет. На той неделе, пока плыл до мыса, двух ха-ароших вытащил. Вот таких!

Он привычно раскинул руки, потом, прикинув, маленько убавил:

— Ну, таких вот…

Я улыбнулся и невольно подумал, что, наверно, на всем белом свете все рыбаки одинаковы. С каким серьезным видом судят они о каком-нибудь костлявом ершишке, пойманном когда-то, где-то и неизвестно кем. Судят, спорят, доказывают, не соглашаются, но всегда сходятся в одном: ерш — рыба отменная и каждый «таскал» его в такие-то времена по ведру, не меньше…

Взвизгнув, затрещала катушка. Рыбак резко повернулся, схватил спиннинг.

— Есть! — коротко бросил он.

Вскочив с места, высоко задрав пружинно согнувшееся удилище, Рыбак с натугой подтягивал что-то к лодке. Я опустил весло и в нетерпеливом ожидании тоже поднялся.

— Тут к-коряжник, а в к-коряжнике завсегда крупная берет! — прошептал Рыбак. — Ох, и тяжелая, зверюга!

На крючках и правда висел кто-то тяжелый и неподатливый, теперь уже не «кто-то» приближался к лодке, а лодка, хлюпая днищем, шла за леской.

— Ить как привязанная! Багор, багор давай!

Я не успел подать багор: оба мы ошеломленно отпрянули, когда у борта подобно гейзеру вздыбилась пузыристая вода, и на поверхности показалась черная, облепленная ракушками и водорослями коряга…

— «Зверюга», — засмеялся я.