Джеймс Купер - Долина Виш-Тон-Виш

— Будем благодарны за эту милость Божию, — сказал Контент, помогая Руфи, находившейся в полуобморочном состоянии, подняться по лестнице и отдаваясь естественному чувству, вовсе не умалявшему его мужества. — Пусть мы потеряли одно дитя, которое любили, зато Господь уберег наше собственное!

Его жена без чувств бросилась в кресло и, укрыв сокровище у себя на груди, скорее прошептала, чем произнесла вслух:

— От всей души, Хиткоут, я благодарна!

— Ты заслоняешь от меня ребенка, — сказал отец, наклоняясь, чтобы скрыть слезу, скатившуюся по его загорелой щеке при попытке обнять дочку. Но, внезапно отпрянув, он встревоженно проговорил: «Руфь!»

Вздрогнув оттого, каким тоном муж произнес ее имя, мать отбросила складки своей одежды, скрывавшие девочку, и, отодвинув ее на длину вытянутой руки, увидела, что в суматохе ужасной сцены детей перепутали и что она спасла жизнь Марте!

Вопреки душевному благородству Руфи, она не смогла подавить разочарования, охватившего ее в момент осознания ошибки. Природа возобладала над всеми другими чувствами, и притом со страшной силой.

— Это не наше дитя! — вскрикнула мать, все еще держа ребенка на расстоянии вытянутых рук и пристально вглядываясь в его невинное и испуганное лицо с выражением, которого Марта никогда прежде не видела в ее глазах, обычно таких нежных и таких всепрощающих.

— Я твоя! Я твоя! — бормотала дрожащая малышка, напрасно стараясь добраться до груди, так долго лелеявшей ее детские годы. — Если я не твоя, то чья же?

Взгляд у Руфи все еще был диким, а мышцы лица истерично дергались.

— Мадам… Миссис Хиткоут… Матушка! — Слова робко и с перерывами слетали с губ сиротки. Наконец сердце Руфи оттаяло. Она прижала дочь подруги к своей груди, и природа нашла временное облегчение в одном из тех устрашающих проявлений муки, которое как будто готово порвать узы, связывающие душу с телом.

— Подойди, дочь Джона Хардинга! — сказал Контент, оглядываясь вокруг себя с напускным спокойствием наказанного человека, в то время как естественное горе тяжко сдавливало его сердце. — То было Господне соизволение. Подобает, чтобы мы целовали его отеческую руку. Будем же благодарны, — добавил он дрожащими губами, но с твердым взглядом, — что нам была оказана хотя бы эта милость. Наше дитя у индейцев, но наши упования недосягаемы для злобы дикарей. Мы не «сложили сокровищ там, где моль и ржа могут сгноить их, и там, куда воры могут проникнуть и украсть их». Может быть, утром представится случай для переговоров и, как знать, возможность выкупа.

Такое предположение сулило проблеск надежды. Эта идея, казалось, дала новое направление мыслям Руфи и позволила долголетней привычке к самоконтролю несколько восстановить свою прежнюю власть. Источники слез высохли, и после короткой и ужасной борьбы она вновь обрела собранность. Но ни на минуту, пока длилась эта страшная борьба, Руфь Хиткоут уже не являла собой тот необходимый образец деятельности и порядка, каким была в предшествующих событиях этой ночи.

Едва ли нужно напоминать читателю, что другие действующие лица этой сцены были слишком заняты своими заботами, чтобы заметить краткий взрыв родительской муки Контента и его жены, о котором мы только что рассказали. Судьба тех, кто находился в блокгаузе, слишком очевидно близилась к развязке, чтобы проявлять какой-то интерес к подобному эпизоду в огромной трагедии момента.

Характер сражения несколько изменился. Больше не было непосредственной опасности от стрел и пуль нападающих, зато над осажденными нависла опасность нового и даже более ужасного рода. Правда, то здесь, то там стрела, застряв, подрагивала в отверстиях амбразур, а неловкий Дадли однажды едва избежал пули, которая то ли случайно, то ли пущенная рукой более уверенной, чем обычно, скользнула в одну из узких щелей и оборвала бы историю его жизни, не будь голова, вскользь задетая ею, слишком крепкой даже для такого выстрела. Внимание гарнизона было главным образом приковано к непосредственной опасности, исходившей от пожара. Хотя вероятность той крайности, в какой ныне оказалось семейство, предвидели и в определенной степени приняли меры против нее при определении размеров и сооружении блокгауза, однако, как оказалось, масштаб опасности опрокинул все прежние расчеты.

В отношении нижнего этажа не было оснований испытывать тревогу. Он был из камня такой толщины и прочности, что можно было не считаться с любой хитростью, к которой мог прибегнуть враг. Даже два верхних этажа оставались сравнительно безопасными, будучи сделаны из таких твердых пород, что требовалось немалое время, чтобы раскалить их, и в силу этого они были огнестойкими, насколько это вообще возможно для дерева. Но кровля, подобно большинству крыш и в современной Америке, делалась из короткой горючей сосновой дранки. Достигавшая наибольшей высоты башня служила слабой защитой. А поскольку пламя с гулом вздымалось над зданиями, выходившими на двор, и широкими вихрями крутилось вокруг пышущей жаром площади, то все хрупкое покрытие блокгауза то и дело окутывали языки огня. Результат можно было предвидеть. Контента первым отвлекли от горечи родительской скорби разнесшиеся среди членов семейства крики, что крыша их маленькой цитадели объята пламенем. Один из обычных колодцев жилища был расположен в цоколе здания, и, к счастью, заранее приняли необходимые предосторожности, чтобы его можно было использовать в случае крайней нужды, вроде того, что наступил теперь.