Джеймс Купер - Долина Виш-Тон-Виш

— Из какого племени может быть этот дикарь?

— Мы обсуждали это дело между собой, — ответил Дадли, бросив косой взгляд в сторону врача. — Кое-кто говорит, что он наррагансет, тогда как другие думают, что он из племени, проживающего еще дальше к востоку.

— Выражая это мнение, я просто говорил о его второстепенных или приобретенных привычках, — вмешался Эргот, — ибо, если обратиться к его происхождению, этот человек, несомненно, белый.

— Белый! — повторили все вокруг.

— Вне всякого сомнения, как можно увидеть по разным особенностям его внешнего облика, а именно: по форме головы, мышцам рук и ног, общему виду и походке, помимо всяких прочих признаков, знакомых людям, сделавшим физические особенности двух рас предметом своих исследований.

— Одна из которых эта! — продолжил Дадли, сдергивая накидку пленника и давая своим сотоварищам наглядное доказательство, убедительно устранившее все его собственные сомнения. — Хотя цвет кожи не может служить положительным доказательством, подобным тем, что перечислил наш сосед Эргот, но это все же кое-что, помогающее человеку не слишком ученому составить мнение в таком деле.

— Мадам! — воскликнула Фейс так неожиданно, что заставила вздрогнуть ту, к которой обращалась. — Ради Бога, будьте милосердны! Позвольте своей служанке принести мыло и воду, чтобы отмыть лицо этого человека от краски!

— Что за глупости у тебя в голове? — возразил лейтенант, под конец проявляя несколько повышенную серьезность, приличествующую, как он полагал, его официальному положению. — Мы же сейчас не под крышей Вип-Пур-Вилла, жена моя, а в присутствии тех, кто не нуждается в твоих подсказках, чтобы придать надлежащую форму официальному расследованию.

Фейс не обратила внимания на упрек. Не дожидаясь, пока другие исполнят то, чего хотела она, она сама взялась за дело с ловкостью, приобретенной долгой практикой, и с жаром, который, казалось, породило какое-то необычное чувство. В одну минуту краски исчезли с лица пленника, и оно, пусть сильно загоревшее под действием американского солнца и знойных ветров, оказалось несомненно лицом человека, обязанного своим происхождением европейским предкам. Все присутствующие с интересом, исполненным любопытства, следили за действиями энергичной женщины, и, когда недолгая работа была окончена, шепот удивления слетел одновременно со всех губ.

— В этом маскараде есть смысл, — заметил Контент, долго и внимательно изучавший тупое и нескладное лицо, попавшее под его тщательное наблюдение при этой операции. — Я слыхал о христианах, продавшихся ради выгоды, которые, забыв религию и любовь своей расы, заключали союз с дикарями, чтобы совершать грабежи в поселениях. В глазах этого негодяя хитрость француза из Канады.

— Прочь! Прочь! — закричала Фейс, проталкиваясь к говорившему, и, положив обе руки на бритую голову пленника, как бы укрыла его лицо в тени. — Прочь всю эту чушь насчет французов и злонамеренных союзов! Это не подлый заговорщик, а невинный больной человек! Уиттал, брат мой Уиттал, ты меня узнаешь?

Слезы катились по щекам своенравной женщины, когда она вглядывалась в лицо своего слабоумного родственника, глаза которого осветились одним из случайных проблесков разума и который разразился низким бессмысленным смехом, прежде чем ответить на ее серьезный вопрос.

— Кто-то говорит как люди по ту сторону океана, а кто-то говорит как люди из леса. Есть ли здесь что-нибудь вроде медвежьего мяса или горсти кукурузы в вигваме?

Если бы голос человека с того света прозвучал в ушах членов семейства, это вряд ли бы произвело более глубокое впечатление или заставило кровь пульсировать быстрее в их сердцах, чем это внезапное и в высшей степени неожиданное открытие личности их пленника. Удивление и страх заставили их онеметь на некоторое время, а затем все увидели, как Руфь встала перед оправившимся бродягой, ее руки молитвенно сложились, глаза умоляюще сузились, а вся фигура выразила напряжение и волнение, которые обострили ее долго дремавшие чувства до предела.

— Скажи мне, — произнес дрожащий голос, способный пробудить ум человека даже более тупого, чем тот, к кому обращались, — если есть жалость в твоем сердце, скажи мне, жива ли еще моя малютка?

— Она хорошая девочка, — ответил тот, а затем, снова разразившись своим пустым и бессмысленным смехом, с каким-то глупым удивлением обратил взгляд на Фейс, в чьем облике произошло гораздо меньше перемен, чем в отрешенных чертах той, что говорила, стоя прямо перед ним.