Джеймс Шульц - Ловец орлов

Что же видим мы теперь? Наши дети забыли все, чему учили их отцы, но не приняли и учения белых. Они отреклись от родного племени и стали людьми жестокими и лживыми. Они воруют; они обманывают не только белых, но и друг друга. Не имея ни силы, ни знаний, чтобы идти путем белых, они влачат жалкое существование, голодают, болеют, умирают. И хорошо, что умирают! На земле не осталось места для пикуни. Белые отняли у нас все: нашу землю, стада, дичь, даже наши верования и обычаи! Довольно! Вернемся к дням моей юности! Рассказывая о счастливой чистой жизни, какую вели некогда пикуни, я хоть на время забуду о всех наших невзгодах и лишениях.

Как печально звучала эта песня Древнего Бизона! Я слушал ее с волнением. Смолкли голоса, и жена Красных Крыльев сняла первый покров со священной трубки. Тогда все запели песню Антилопы, и под эту песню снят был второй покров. Затем запели песню Волка и, наконец, песню Птицы Грома. Старуха сняла последний, четвертый покров, и все мы увидели трубку, украшенную перьями и кусками меха. Раздались ликующие возгласы, громкие и протяжные. Долго не смолкали они. Звонкие голоса женщин сливались с низкими глухими голосами мужчин.

Красные Крылья уже развел на блюдце священную краску. Краска эта была красновато-бурая; добывали ее из красноватой земли, которую «старик», создавший мир, разбросал по оврагам и лощинам. Мы знали, что Солнце любит больше всех других цветов красновато-бурый цвет.

Когда старый жрец Солнца взял блюдце, я ближе придвинулся к нему, и он помазал мне священной краской волосы, лицо и руки. Затем, приподняв концы своего кожаного одеяла, он стал обвивать меня ими, словно крыльями. Громко молил он Солнце и все живые существа, населяющие воздух, землю и воду, защищать меня и помогать мне во всех моих начинаниях.

Церемония близилась к концу. Красные Крылья поднял священную трубку, и все запели песню Птицы Грома. Не выпуская из рук трубки, старик стал плясать передо мной и вокруг костра. Наконец, он опустился на ложе и воскликнул:

— Я сделал для тебя все, что мог. Теперь ступай!

Одна из его жен протянула мне ружье. Я взял его и вышел из вигвама. Мужчины и женщины, толпившиеся у входа, расступились передо мной. Я увидел Длинного Волка, стоявшего в стороне. Когда я проходил мимо него, юноша крикнул мне:

— Маленькая Выдра, сегодня ты начнешь поститься, а я иду на охоту! Хочу убить волка; мне нужна приманка для орлов.

Я вошел в наш маленький вигвам и опустился на груду звериных шкур. Мать дала мне поесть, потом подсела ко мне и, обняв меня, заплакала.

— Быть может, в последний раз подаю я тебе еду, — говорила она. — О, как я боюсь за тебя! Ты останешься один там, в горах, где рыщут дикие звери. Кто знает, вернешься ли ты в лагерь?

— Перестань хныкать! — прикрикнула на нее бабушка. — Твой сын уже не мальчик. Довольно ты с ним нянчилась. Теперь он взрослый мужчина. Какая бы опасность ему ни угрожала, он должен смело идти ей навстречу.

— Будь он твоим сыном, ты не была бы такой жестокой! — воскликнула мать.

— Был у меня сын, и я никогда над ним не хныкала, — возразила бабушка. — Я его сделала смелым воином. Ты, его жена, должна это знать.

Я понимал, что она желает мне добра, но не мог вынести ее вечное ворчание. Есть мне не хотелось. Я взял большое меховое одеяло, ружье и объявил, что пора идти. Мать вызвалась меня проводить. Когда мы вышли из лагеря, она еще раз обняла меня, потом уселась на землю и, накрывшись с головой одеялом, заплакала.

Я переправился на другой берег реки и пошел по тропе, проложенной крупной дичью; вела она к верхнему озеру, я и знал, что в этом году никто из наших охотников здесь не проходил и не пройдет, лока не кончится мой пост. По этой тропе ходили только бизоны, лоси, олени, а также ночные хищники. Как я боялся, что они на меня нападут!

Миновав нижнее озеро, я вскарабкался на скалу, откуда срывался водопад нашей женщины-воина, которую звали Бегущий Орел. Некогда эта женщина постилась в темной пещере на склоне скалы. Я отыскал пещеру и, увидев черную дыру, подумал: «Она, женщина, не побоялась поститься в этой дыре. Здесь она увидела вещий сон. Неужели же я, мужчина, окажусь трусливее, чем она? Нет! Я буду храбрым!»

Я ускорил шаги и вскоре вошел в лес, который тянется до самого подножия Красной горы. Олени и лоси убегали, почуяв мое приближение. Выйдя из леса, я стал взбираться по западному склону Красной горы. На лужайках паслись горные бараны и снежные козы; первые при виде меня обращались в бегство, а козы спокойно щипали траву и, казалось, меня не замечали.