Оно стояло у самого дальнего пирса. «А когда-то я и Геннадий становились рядом, у самых пакгаузов, — вспомнил Северов. При мысли о брате Иван Алексеевич невольно вздохнул: — Где сейчас Геннадий?» Война застала его в Одессе, куда он ушел за грузом пшеницы. Там его пароход был взят под перевозку войск в Румынию. Письма от брата приходили редко. В последнем Геннадий Алексеевич писал, что он «пожалуй, останется на Черном море до окончательной победы». Последние слова были дважды подчеркнуты. Иван Алексеевич почувствовал, что за ними кроется какой-то иной значительный смысл. Не надевая фуражки, Северов широким шагом пересек двор, поднялся на крыльцо, вошел в прохладную прихожую и увидел на вешалке соломенную шляпу.
К нему вышла жена.
Тебя, Ваня, ждут. Арнольд Михайлович...
Я, Сонечка, чуть задержался. — Он повесил на крюк фуражку, привлек к себе жену, поцеловал ее: — Нужно было документы оформить.
Все-таки завтра уходишь? — Соня с печалью и любовью смотрела на лицо мужа. — Опять я одна, одна...
Иван Алексеевич нежно погладил полное плечо жены, глаза его тоже погрустнели. И муж и жена сейчас подумали об одном, о том, что у них нет детей. С каждым годом это ощущалось все острее, делало жизнь какой-то неполной. Особенно тяжело было Соне. Клементьева, после смерти Северова, как мать воспитывала оставшихся сиротами мальчиков. Было трудно, не хватало средств, но все же братья Северовы получили штурманское образование, стали моряками, хотя и не китобоями, как завещал отец. Она дождалась их самостоятельного выхода в море, увидела свою дочь Соню замужем за Иваном Алексеевичем. Теперь Тамара Владиславовна покоилась рядом с Северовым на берегу пустынной бухты Тихой — последнем пристанище моряков. Океанские ветры всегда шумят здесь, как и вечно бьется о скалы прибой...
Иван Алексеевич осторожным жестом поправил упавшую на лоб жены прядь волос, улыбнулся ободряюще:
Рейс короткий. Охотск — и назад. Скоро вернусь.
Скоро... — проговорила Соня, и ее большие, как у матери, глаза наполнились слезами: — Не сердись на меня, Ваня, но у меня какое-то тяжелое предчувствие.
Она посмотрела на дверь гостиной и, понизив голос до шепота, добавила:
— Это к тебе... большевик ходит... я догадалась...- Красивое лицо молодой, тридцатилетней женщины нервно дрогнуло. Северов почему-то вспомнил марширующих интервентов в центре города, нахмурился, почти сухо сказал:
Это, Соня, русский ко мне приходит. Такой же, как мы с тобой. Предчувствие же твое тебя обманет. Ну, будь умницей. Я должен идти.
Пригласи обедать этого господина, — предложила примиряюще Соня.
Иван Алексеевич молча кивнул и вошел в гостиную. Ему навстречу с дивана поднялся коренастый человек с густой копной каштановых волос, одетый в белый летний костюм и такую же рубашку, с узким сиреневым галстуком. К дивану была приставлена трость с костяной ручкой.
Прошу извинения за опоздание, господин Хайров,— протянул руку Северов.
Накануне отхода всегда много хлопот, — улыб нулся Хайров, отчего его широкое лицо с узкими глазами приобрело почти мальчишеское выражение. Гость был мо ложе Северова лет на десять, но из-за усов выглядел старше.
Они сели. Хайров голову держал, немного склонив к правому плечу, точно к чему-то прислушиваясь. С монгольским разрезом глаза из-под светлых бровей смотрели на капитана внимательно. Иван Алексеевич ждал, что скажет гость. Тот неожиданно спросил:
Вы чем-то расстроены, Иван Алексеевич?
Да, — кивнул Северов и рассказал о том, что видел на улице, возвращаясь из порта.
— Должно ли это вас удивлять? — пожал плечами Аиров.
Но это же русские, — Северов поднялся на ноги и заходил по гостиной: — Русские зовут интервентов на Москву!
А разве французский король не звал пруссаков на Париж, — усмехнулся Хайров. — Нет, там, на Свет ланке, не русский народ. Им нужна не Москва, им нужны деньги, нажива, власть, сладкая жизнь, а кто будет комендантом Москвы — японец или американец, — им все равно. Да что говорить...
Иван Алексеевич должен был признать, что он почти всегда соглашается с Хайровым. Так повелось еще с шестнадцатого года, когда они впервые встретились. Это произошло в Сиднейском порту, где «Кишинев» брал груз австралийской шерсти. К Северову пришел Хайров и сказал:
— Смогли бы вы взять меня в качестве матроса? Документов у меня нет, но мне очень нужно вернуться в Россию.
Было что-то подкупающее в Хайрове. Северов ответил:
Читать дальше