Джон Бойн: Бунт на «Баунти»

– В писатели, – усмехнулся он, и я замер на месте, и лицо мое словно окаменело.

С джентльменами вроде него всегда так. Разговаривая с тобой, они могут казаться дружелюбными, но попробуй выразить желание стать кем-то почище тебя нынешнего, может, таким же вот джентльменом, и они вмиг приходят к выводу, что ты – дурень.

– Прошу прощения, – сказал он, заметив на моем лице разочарование. – Уверяю вас, я вовсе не хотел посмеяться над вами. Я, скорее уж, приветствую ваш замысел. Просто вы взяли меня врасплох. Писателем, – повторил он, когда я промолчал, не приняв его извинений, но и не отвергнув. – Что же, желаю вам удачи, мастер…

– Тернстайл, – сказал я и опять слегка поклонился, такая у меня была привычка, – и, могу добавить, я пытался избавиться от нее, потому что спина моя нуждалась в упражнениях не больше, чем этот джентльмен в умении льстить. – Джон Джейкоб Тернстайл.

– Так вот, желаю вам удачи, мастер Джон Джейкоб Тернстайл, – сказал он тоном, который был, по моим предположениям, близок к приятному. – Ибо искусство – превосходное занятие для стремящегося к успеху молодого человека. Собственно говоря, я посвятил себя изучению и поддержке разнообразных искусств. Не стану скрывать, я с младых ногтей был библиофилом, и это обогатило мою жизнь, украсив мои вечера дружеским общением с самыми прославленными из людей. Мир нуждается в хороших рассказчиках, и, возможно, вы станете одним из них, если будете упорно идти к вашей цели. Умеете ли вы писать? – спросил он и чуть склонил голову набок, точно ожидающий ответа школьный учитель.

– Могу написать любую букву, какие только есть, – сказал я со всей напыщенностью, на какую был способен.

– А почерк у вас разборчивый?

– Тот, кто присматривает за мной, говорит, что он похож на почерк его матери, а она зарабатывала на жизнь выкармливанием младенцев.

– В таком случае советую вам приобрести столько бумаги и чернил, молодой человек, сколько вы сможете себе позволить, – сказал джентльмен. – И беритесь за дело немедля, поскольку это искусство требует немалого времени, сосредоточенности и переделок. Вы, разумеется, надеетесь разбогатеть, служа ему?

– Надеюсь, сэр, – сказал я… и престранное дело! Я вдруг обнаружил, что вовсе не пытаюсь оставить его в дураках, а думаю лишь о том, какое это и вправду прекрасное занятие. Ведь сколько удовольствия я получил , читая о Китае, да и большую часть времени проводил у книжных лотков, хоть каждый знал, что бобры в гораздо больших количествах водятся у мануфактурных лавок да пивных.

Джентльмен решил, по-видимому, разговор наш на этом закончить и возвратил очки на нос, однако, прежде чем он отвернулся от меня, я набрался смелости и задал ему вопрос.

– Сэр, – сказал я, и теперь голос мой подрагивал от волнения, которое я попытался скрыть, заговорив побасистее. – Вы позволите, сэр?

– Да?

– Если бы я был писателем, – сказал я, тщательно подбирая слова, ибо хотел получить от него разумный ответ, – если бы я попытался сочинить что-нибудь, зная, что и писать умею, и почерк у меня разборчивый, с чего бы мне следовало начать?

Джентльмен усмехнулся, пожал плечами.

– Ну что же, сам я, признаться, творческой жилкой не обладаю, – наконец ответил он. – Я более покровитель искусств, чем художник. Но если бы мне пришлось рассказывать историю, думаю, я постарался бы отыскать самое первое ее мгновение, ту особую точку, в которой она началась. А найдя эту точку, прямо с нее мой рассказ и начал бы.

После чего он кивнул, словно отпуская меня, и вернулся к чтению, предоставив мне размышлять над его словами.

Самый первый момент . Точка, в которой началась вся история .

Я говорю о ней здесь и сейчас, потому что точкой, в которой началась моя история, была вот эта произошедшая за два дня до Рождества встреча с французским джентльменом, без нее я никогда не пережил бы ни светлых, ни темных дней, ожидавших меня впереди. Ведь и вправду, если бы в то утро его не было в Портсмуте, если бы он не позволил своим часам выставиться из кармашка и слишком уж искусительно выглянуть из-под пальто, я не шагнул бы вперед и не перенес их из роскошного тепла его кармана в прохладный уют моего. И вряд ли мне довелось бы осторожно отойти от него, как меня обучили – насвистывая простенький мотивчик с непринужденным видом идущего по своим честным делам беззаботного человека. И уж наверняка не направился бы я к выходу с рыночной площади, довольный тем, что успел уже заработать утренние денежки, которых хватит и на плату мистеру Льюису, и – через два дня – на рождественский обед.