Сергей Крупняков - По следам Листригонов

Вся публика обратила взор на каменистый, крутой, скальный берег. Красновато – ржавые камни протянулись вдоль берега метров на сто…

Костик уже забыл про репшнур… Всё его существо уже было там, на берегу, среди ржавых, клёпаных, скрученных в консервную банку, броневых листов…

– А что это за железо? – спросила та самая девушка, что записывала всё интересное в записную книжку. Как выяснилось, звали её Надежда…

– А вот в этом-то и весь прихват, – говорю я. – А вам ещё не надоели мои сказки…

– Нет… нет… – прошелестело по яхте… – расскажите!

– Мы давно ждём вашего рассказа, – строго и требовательно добавила Стела Каземировна. – Она бросила жёсткий взгляд на своих подопечных. – Так! Внимание! Сейчас будет рассказ о «Чёрном Принце» Так! Антон! Замолк! Ну?

С этим «Ну?» Она повернулась ко мне: «…мы слушаем, слушаем…»

Не скажу, что сии тирады привнесли на судно душевности. Да что делать? И я начинаю рассказ…

– А произошла эта история в 1854 году, в ноябре месяце… Тогда на Тавриде шла война, последняя, русско-турецкая. А фактически, пол – Европы пожаловали к нам в очередной раз в «гости» В то время мальчику по имени Капитон было то всего пятнадцать лет. Этот Капитон и был прадедушкой дяди Жоры. Вот этот-то дядя Жора и поведал мне эту историю… эту семейную легенду.

«…Холодный ноябрьский ветер вот уже вторые сутки завывал в снастях парусников. Он гнал по бухте седую волнистую рябь, время от времени пронося над Балаклавой заряды града, снега, стылого промозглого дождя. Небольшая рыбацкая хижина Петра Афанасьева, старого Балаклавского рыбака, сотрясалась от каждого такого порыва, но цепко держалась, примостившись в затишке между холмов. Пётр был уже не молод, а семья была большая: трое мальчиков, и две девочки. Старшей была Илона, младшей Маринка. Мать, Катерина, работала, как и раньше, до войны – возила на тележке хворост из лесу. С войной всё изменилось в Балаклаве. Множество кораблей постоянно находились в бухте. И с холодами всё больше и больше нуждались команды в хворосте, дровах, пище. Англичане и французы злостью не отличались. Да и как то надо было жить. Пётр уже не мог ходить в море, как раньше, он хромал на обе ноги. Да и война многое поменяла… Но не всё к худшему. Если раньше хворост стоил сущие гроши, то теперь всё изменилось. Множество кораблей стояли в бухте. И с каждого вились в небо весёлые дымки. И хворост вошёл в цену.

Катерина первая поняла, как можно прокормить свою большую, шумную ораву… Она, ни слова не говоря Петру, взяла как то Илону и Капитона, и пошла как обычно в лес… И уже вечером, когда Пётр с детьми сидел во мраке хижины, молча глядя на тусклый огонёк сального светильника, дверь скрипнула… И в хижину ввалился Капитон, неся на руках целое богатство: огромный шмат свиного окорока! Англичане, почему то называли его «Бэкон». Кроме того, пол мешка муки, и свёрток диковинных «макарони», которых в Балаклаве отродясь не видывали. Что и говорить – в доме был праздник!

И так было весь октябрь.

Но чем дальше затягивалась война, тем скупее платили англичане, тем жестче становились их взгляды. За те же дрова они платили всё меньше и меньше. Да и что могла изменить Катерина… Она сама видела: плохо снабжались войска, всё громче гремели пушки у Севастополя. И англичанам приходилось выбирать между голодом и холодом, ибо чем больше раздували ветры зимние шторма, тем хуже было снабжение армии.

Всё мрачнее становился Пётр. Душой он был там, в Севастополе. И наверное ушёл бы. Если бы не ноги: сказались годы рыбацкой жизни, зимние, студёные шторма и ветры…

– Вот придут наши, и чаво мы имя скажем, мать? – сказал Пётр как то вечером, перед сном… Гнетущая тишина повисла в воздухе. Об этом думал каждый, но до сих пор все молчали…

– А что скажем? – ответила Катерина после долгого молчания… – До этого ещё надо дожить. Да ито сказать – али государь наш прислал нам хлеба… за верность нашу?

– Да ить, до энтого ли ему теперича, мать?

– Дак, ять и нам – не помирать же с голодухи? – тихо ответила Катерина. – Там видно будить, спи, нето дитишков разбудишь…

На том они и заснули в холодную, ветреную, ноябрьскую ночь 1854 года.

Утро, десятого ноября 1854 года выдалось хмурым, тёмным, ветреным… Примерно то же было и на душе у капитана Христи. Было ещё совсем темно, и первое, что понял капитан, ничуть не радовало – качка не убавилась. Да, погода не улучшилась, а напротив – стала ещё хуже. Судно сильно кренило то на правый, то на левый борт. И чашка чаю, принесённая вестовым только что, медленно но верно сползала то вправо, то в лево… И ложечка, его любимая чайная ложечка, его лондонский талисман, мелко звенела о край чашки. А это, в свою очередь означало, что машина, запущенная ещё ночью, работает до сих пор. А значит, напор ветра и волны усилился. И уголь! Уголь… Те крохи, что остались на судне после перехода, должно быть были уже на исходе…