Николай Прокудин - Юляшка-Потеряшка находит друзей [СИ]

— Ну-ка, сопроводи меня! — велел капитан и согнал попугая с жердочки. — И без глупостей! Напоминаю о ссылке в машинное отделение…

— Это пр-р-роизвол! — возмутилась птица. Но через минуту попугай благоразумно стал показывать дорогу к каюте «злоумышленников».

Пришло время рассказать историю появления попугая на судне. Однажды во время стоянки в тропическом порту матросы заметили, что на мачте сидит большая птица. Затем она спустилась к поручню возле камбуза. Видимо, что-то необычное привлекло внимание попугая. Возможно, это была яркая майка кока, или звуки игры на гитаре, которые извлекал из нее боцман, а может быть, блестящая кокарда на фуражке капитана. Добродушный кок угостил пернатого пришельца кокосом и насыпал пшена. Птица не спеша все съела и упорхнула. На второй день попугай появился снова, но, на этот раз, склевав угощение, какаду никуда не улетал. Капитан взял его жить к себе в каюту.

Экипаж стал думать: какое же имя дать птице. Какаду буквально за несколько дней выучил сотни русских слов и выкрикивал их к месту и не к месту. Иногда, оставшись один, он тихо бормотал что-то на португальском, испанском, английском и французском языках. Попугай оказался полиглотом.

Кок Шницилев предложил за большой ум назвать какаду в честь философа — Гегелем, а боцман, глядя на большой клюв — Гоголем, в честь великого русского писателя. Но какаду никак не удавалось правильно повторить ни ту, ни другую фамилию. Когда его в шутку спрашивали: попка, как тебя зовут, то он отвечал либо Гигель, либо Гогель. Но чаще попугай откликался на Гогеля. Экипаж решил: пусть будет по-попугаевому: Гогель так Гогель!

Болтливость какаду никого не удивляла. Мало ли на свете говорящих попугаев! Но вскоре на корабле, к всеобщему изумлению, стали разговаривать и кот, и даже крысак. Это необычное явление поначалу многих насторожило. Механик первым сделал вывод: на корабле что-то не чисто, происходит нечто странное или даже аномальное.

— Смотрите, какие наши животные стали умные. И не просто повторяют за экипажем слова, но и беседуют друг с другом! Совсем как люди! Что это? Чудо? Последствие какого-то катаклизма? И тут кого-то осенило: вспомнили, что недавно судно действительно терпело бедствие в Саргассовом море, в районе так называемого «Бермудского треугольника». А дело было так. Бушевал сильный шторм: без конца сверкала молния, гремел гром, потоки воды заливали палубу и надстройки. Внезапно вокруг корабля появилось сильное свечение, и теплоход стал переливаться всеми цветами радуги. Судно качнулось и вздрогнуло. Заглох двигатель. Вскоре обнаружили, что корабль получил сильные повреждения. И в этот момент буря неожиданно стихла, а свечение исчезло. Моряки бросили якорь вблизи рифов и несколько дней ремонтировали поврежденный корабль. Немного позднее капитан узнал, какая смертельная опасность подстерегала тогда моряков: во время шторма пропали сразу несколько кораблей. Но самым удивительным было то, что животные на «Жемчужине» после шторма стали думать и разговаривать не хуже людей.

Но и это было не всё. Корабельный боцман Якорев вдруг стал петь, рисовать картины и писать стихи. Кок Шницелев как-то обнаружил в каюте его картины и был очень удивлен.

— Это что такое, Петрович? Что за художества?

— Понимаешь, эта живопись называется экспрессионизм, я работаю в стиле Дали.

— Точно, какая-то это очень непонятная… даль! Эх, Якорев, куда-то ты ушел в своем творчестве! Не слишком ли у тебя, Петрович, богатый внутренний мир? Как бы ты в нем не заблудился…

Кок ничего не знал о гениальном художнике Сальвадоре Дали, и вообще, он плохо разбирался в живописи, поэтому расспросы прекратил.

Боцман Якорев после этого разговора больше никому не показывал свои картины. Разумеется, кроме попугая. Гогель, как настоящий ценитель прекрасного, часто хвалил творения непризнанного гения:

— Прелестно! Гениально! Какие насыщенные краски, какая яркая палитра! Какой неуемный полет искрометной фантазии! Какая экспрессия!

Картины Якорев теперь рисовал тайком, зато стихи Петрович любил читать вслух всему экипажу, особенно во время приема пищи. Поэзия боцмана была матросам гораздо ближе: незамысловатые четверостишья о море, о штормах, о небе. Моряки такие стишки одобряли. Декламацию стихов в авторском исполнении даже капитан приходил послушать. Но на этом чудачества боцмана не прекратились. Позже Якорев занялся самообразованием и ударился в непонятное музыкальное новаторство. Впрочем, на гитаре боцман умел играть давно, но теперь он стал настоящим виртуозом! Экипаж теплохода гордился Петровичем. Еще бы! Ни на одном корабле российского, а возможно, и зарубежных флотов не было такого талантливого боцмана! Только капитан переживал: как бы не заметили таланты Якорева отечественные или иностранные импресарио и не заманили бы простодушного Петровича в сети шоубизнеса…