Пётр Гаврилов - Пионеры на море

Всю дорогу до вокзала дядя Остап жаловался на дороговизну продуктов во Владивостоке и ворчал на невозмутимого возницу.

Когда прозвенел третий звонок, Остап крепко обнял ребят.

— Пожалуйста. Крушение планов. Уехала супруга Андрея и Кольку с собой взяла… Суматошные вы все, говорит, и уехала. Прощайте, Гришенька, прощайте, Мишенька. Напишете, может, дядьке Остапу?

Высунувшись из окна поезда, ребята долго махали коку фуражками, и долго, пока поезд не исчез за поворотом, ответно махал Остап им платком, мокрым от слез.

Стоял ясный теплый денек. Весна дружно принялась за работу. Грязная вода с веселым бульканьем бежала по мостовой и обрушивалась в водосточные ямы. Наперебой чирикали воробьи.

Москва грохотала на разные лады. Обдавая грязью прохожих, ревели автобусы, тяжело переваливаясь с боку на бок. Тарахтели извозчичьи пролетки, мчались автомобили, звонили трамваи, выкрикивали новости газетчики молодыми голосами.

Люди бесконечным потоком текли по тротуарам, радуясь весне и весеннему бодрящему ветерку.

Двое молодых краснофлотцев раскачивающейся походкой пробирались по вокзальной площади. У одного в руке болталась клетка с зеленым попугаем. У другого на плече в смешном костюме, зябко вздрагивая, сидела обезьянка.

Может быть, только весне улыбались люди, но улыбки их становились шире и лучше, когда взгляды людей останавливались на обветренных лицах двух молодых моряков.

Весенний ветерок трепал черные ленточки морских фуражек с золотыми тиснеными буквами «Коминтерн».

Кондуктор трамвая, в который вошли краснофлотцы, тоже улыбнулся, шутливо разведя руками.

— Ну, уж, товарищи краснофлотцы, не знаю, как и пустить вас. В правилах трамвайного движения сказано, что животных в вагон пускать нельзя, а про обезьян и попугаев — неизвестно, про них не сказано. Вот задача-то! Из далеких ли краев? Садитесь — довезу уж!

У заставы, дальше которой трамвай не шел, моряки сошли. Рыжеволосый подал руку товарищу.

— Ну, братишка, самое страшное теперь… Помнишь, кок про девятый вал рассказывал, — самый что ни на есть сокрушительный…

— Девятый и последний, — ободряюще ответил тот.

В квартире директора таилась обычная тишина. Сонно тикали часы, с деловой угрюмостью смотрели книги с полок. Директор Озерин спал на диване в одежде, как пришел с завода. Он не слышал, как задребезжал звонок. Только когда колокольчик залился без удержу и в дверь громко застучали, жмурясь от света, директор встал, отпер дверь и замер на месте.

— Папка! — зазвенел громкий счастливый крик.

Директор рванулся к Мишке, нагнулся, обхватил руками голову сына.

— Миша, мальчик мой!

На полу, в клетке, зеленоперый попугай, раскрывая горбоносый клюв, прокартавил резким гортанным голосом:

— Чер-рт подер-ри! Не кричать — не на рынке!

Мастер Чернов, ругаясь, возился над примусом. Примус упорно не хотел загораться, чадил и подозрительно фыркал.

— Вот уж плохо одному. Бывало, хоть Гришуха, шарлатан, поможет. Будет ему, путешественнику, на орехи, — пусть вернется только!

В дверь с размаху застучали ногами и задергали ручкой.

Чернов плюнул с досады и заворчал:

— Кого там еще леший принес? Нельзя и чаю вскипятить. Сейчас, сейчас! Зачем с ума-то сходить?

Щелкнул запор, дверь открылась настежь, и мастер с испуганным криком шарахнулся в сторону.

Прямо на него прыгнула вдруг не то кошка, не то большая крыса. Чернов замахнулся на зверя щеткой, потом отшвырнул ее и разинул рот.

За дверью стоял Гришка и хохотал на весь коридор.

Чернов бросился к двери, схватил сына в охапку, швырнул на диван, начал его тормошить.

— Отца пугать, сорванец! Гришуха, сынишка Верно говорят, что матросы сплошь озорники! Здравствуй, сынок. Ну-ка, давай трубку. Ну, как же и вырос ты, шарлатан! На вот, на вот тебе еще за это!

За спиной Чернова раздалось жалобное верещанье.

Обезьяна сидела на столе и дула, словно человек, на пальцы. Нечаянно она ухватилась за горячую горелку примуса и не знала, куда девать обожженную лапку.

Чернов ударил себя по коленям и захохотал.

— Гришка, где же ты такую образину раздобыл? Ну и рожа! Во сне увидишь такую — испугаешься.

— В Сингапуре, батька. Ты небось и не знаешь, где это? — На-ка вот подарочек. И дорого же он мне достался!