Бронислав Волохов - Друг мой море

Когда приготовление корабля к бою и походу было закончено, мы с Федором Павловичем поднялись на мостик. На кормовой и носовой палубах уже выстроились матросы в ярко-желтых жилетах, готовые в любую минуту отдать швартовы. Мне хотелось, чтобы Федор Павлович, как прежде, занял свое командирское место и, как бывало раньше, отрывисто, повелительно бросил:

— Отходить!

Но он прошел под козырек рубки и безучастно смотрел на море, так красиво горевшее в лучах восходящего солнца. Я понял, что Федор Павлович не намерен вмешиваться в мои дела, и обратился к нему официально:

— Прошу «добро» отходить.

Он молча кивнул.

Сниматься со швартовов проще простого, но я почему-то растерялся: стал путать команды, не вовремя отработал левым винтом «полный назад», корма лодки навалилась на стойку пирса.

— Не тушуйтесь, Никулин. Вы же не на экзаменах, — ободрил Федор Павлович.

Неподвижный берег медленно удалялся от нас, по бортам били тугие волны, вскипали пеной, поднимали брызги. Лодка выходила в открытое море.

На мостике стало прохладнее. Ветер злился, колючим вихрем врывался в ограждение рубки, то ударял сбоку, то хлестал прямо по лицу. Фёдор Павлович зябко поежился и: спустился в центральный пост.

Во второй половине дня погода ухудшилась, а к вечеру разыгрался шторм. Море стало похоже на месиво из воды, ветра и туч. Быстро темнело. Мы торопились, чтобы засветло проскочить узкий пролив, опасный для плавания, но лодка, то взметая свой острый нос, то падая вниз, глубоко зарывалась в воду и не могла идти полным ходом.

Когда вошли в пролив, темень, густая и липкая, полностью поглотила берег. Эхом отдавался гул прибоя. Чернота с грохотом наваливалась на нас, умолкала на миг и откатывалась куда-то. Мы шли среди страшной опасности подводного мира —отмелей и каменных гряд. Лодка плохо слушалась руля —она была во власти ветра и сильного течения. Я не находил себе места, метался по мостику, без конца подавая команды рулевому и на машинный телеграф. В душе где-то сетовал на Федора Павловича за то, что его нет на мостике. Его присутствие было для меня крайне необходимым. И вдруг слышу голос:

— Душновато в лодке. Вышел подышать... Ох, крутоверть тут какая!..

Как вовремя!

«Дорогой Федор Павлович, — хочется мне крикнуть — Все-то я понимаю. Не духота привела вас на мостик. Вы знаете этот проклятый пролив. Чувство такта и желание дать мне возможность проявить самостоятельность заставили вас поступить так. А потом, в трудный момент, принять ответственность на себя...»

— На пяток градусов держите левее, — подсказывает Федор Павлович.

Только одна фраза, а она успокаивает меня. И я, довольный, командую:

— Лево руля!

— Есть лево руля! — бодро откликается боцман.

— На румбе пятнадцать!

— Так держать!

Федор Павлович не обмолвился больше ни словом. Мы удачно проскочили опасный район и уже входили в гавань. С берега дул встречный ветер. Он срывал гребешки волн и швырял их до самой рубки. Водяные дорожки на иллюминаторах расходились, переплетались, снова бежали в разные стороны. Мы стояли рядом с Федором Павловичем и, наверное, думали об одном и том же. Он молчал, и только его резко вдруг опустившиеся плечи выдавали, какие бури волнами ходили в его душе.

У каждого бывает что-то первое: любовь, открытие, вахта на командирском мостике... Бывает и последнее. И никуда, наверное, не денешься, как от судьбы, и от последнего дня на корабле..,

В базе, когда лодка пришвартовалась, я спросил у капитана второго ранга, как он желает попрощаться с экипажем — выстроить людей на верхней палубе или соберемся в лодке?

— Я уже со всеми попрощался, — тихо ответил Федор Павлович. — Вам, Антон Васильевич, тоже желаю семь футов под килем. — Он крепко обнял меня и быстро, в каком-то порыве, направился к трапу.

Пошел дождь. Он завесил шумной шторой корабельные огни. На берегу фонари раскачивались, как маятники, и бросали в лужи неровные блики. Федор Павлович остановился у трапа, постоял и, засунув руки в карманы, зашагал торопливо по пирсу. Ветер раздувал полы его шинели. В эту минуту он похож был на огромную птицу с распластанными крыльями, которую спугнули с гнездовья.

... А я, наверное, не одну еще ночь отдам напряженным раздумьям о том, смогу ли хоть что-то добавить к тому, что сделал мой учитель, или хотя бы стать с ним вровень...