Генри де Вер Стэкпул - Голубая лагуна

— Папочка! — вдруг крикнул Дик, забравшийся на перила.

— Что тебе?

— Рыбы!

Лестрэндж подошел к нему и заглянул вниз. В смутной зелени моря двигалось что-то бледное и длинное, — что-то зловещее. Затем вынырнуло второе существо. Лестрэндж рассмотрел глаза, темные плавники, длинное туловище и с дрожью прижал к себе Дикки.

— Славная какая, правда? — воскликнул мальчик. — Я бы вытащил ее на корабль, будь у меня крючок. Отчего у меня нет крючка, папочка, отчего?

Кто-то дернул Лестрэнджа за платье. Эммелине также захотелось посмотреть. Он поднял ее на руки, но грозные тени уже исчезли, и зелёная глубь стала по-прежнему незапятнанной и невозмутимой.

— Как их зовут, папочка? — настаивал Дик,

— Акулами, — сказал Лестрэндж, лицо которого покрылось испариной.

Он поднял свою книгу — это был том Теннисона — и уставился на залитую солнцем палубу.

Море показало ему грозное видение. Поэзия, красота, искусство, любовь и радость жизни — возможно ли, чтобы эти могли существовать в одном мире вместе с теми? Он взглянул на книгу, лежащую у него на коленях, и сравнил то прекрасное, что видал в ней, с тем ужасным, что дожидалось поживы под килем корабля.

Было половина четвертого, и няня пришла за детьми. В эту минуту явился капитан Лефарж и остановился посмотреть влево, где показалась полоса тумана.

— Солнце слегка затуманилось, — сказал он, — надвигается туман. Видали вы когда-нибудь туман на Тихом океане?

— Нет, никогда.

— Ну, второй раз не захочется увидать, — заметил моряк, и, заслонив глаза рукой, стал всматриваться вдаль. Уже линия горизонта утратила свою ясность, и день затмился едва заметной тенью.

Вдруг капитан повернулся, поднял голову и стал водить носом.

— Что-то горит где-то! Должно-быть, этот болван слуга. Вечно, если не бьет стекла, то опрокидывает лампы и прожигает дыры в ковре, — Он подошел к люку, — Эй, там, внизу!

— Здесь, сер.

— Что там у вас горит?

— Ничего не горит, сэр.

— Говорю вам, я чувствую запах гари. Если не там горит, то где-нибудь на падубе, — может-быть, бросили тряпки в огонь?

— Капитан, — воскликнул Лестрэндж, — подойдите сюда. Не знаю, помутилось ли у меня в глазах от слабости, но только мне чудится что-то странное у грот-мачты.

В том месте, где грот-мачта входит в палубу, и на некотором протяжении вверх ствол ее казался в движении. Это мнимое движение происходило от спирали дыма, настолько прозрачного, что угадать о нем можно было только по похожему на мираж трепету обвиваемой им мачты.

— Что такое! — крикнул Лефарж, бросаясь вперед.

Лестрэндж медленно последовал за ним, ежеминутно останавливаясь, чтобы ухватиться за перила и перевести дух. Он услыхал пронзительный звук свистка, видел матросов, закишевших на палубе, как рой пчел, видел,

как открыли люк и к небу потянулся столб дыма — черного, зловещего дыма, подобного неподвижному султану в неподвижном воздухе.

Лестрэндж был чрезвычайно нервный человек, и этого-то пошиба люди и сохраняют самообладание в минуты опасности, когда хладнокровные и уравновешенные люди окончательно теряются. Первая его мысль была о детях, вторая — о лодках.

В бурю у мыса Горна " Нортумберлэнд" растерял часть своих лодок. Остались два баркаса и шлюпка. Он слышал, как Лефарж приказал людям запереть люк и стать на насосы, чтобы затопить трюм, и зная, что ему на палубе делать нечего, поспешил вниз насколько хватило сил.

Навстречу ему из детской каюты вышла няня.

— Дети легли спать? — спросил он, задыхаясь от волнения и утомления. Женщина испуганно взглянула на него. Он показался ей подлинным глашатаем несчастья.

— Если да и если вы их раздели, то надо поскорей снова одеть их. На корабле пожар. Слушайте!

Издали, звуча жидко и уныло, как крик чаек на пустынном берегу доносилось чавканье качавших воду насосов.

Не успела Станнард произнести ни слова, как вниз по трапу спустились шумные шаги, и в салон бурно ворвался Лефарж. Лицо его было налито кровью, глаза смотрели стеклянным взглядом, как у пьяного, и жилы на висках вздулись, как веревки.

— Готовьте детей! — крикнул он, бросаясь к себе в каюту. — Будьте все наготове, — снаряжают лодки. Проклятие! Куда девались бумаги?

Им слышно было, как он яростно роется у себя в каюте, разыскивая те бумаги, которыми хозяин корабля дорожит больше жизни; и, собирая их, он продолжал выкрикивать приказания относительно детей, Он казался помешанным, и действительно наполовину обезумел при мысли об одном ужасном грузе, который находился в трюме…