Александр Борщаговский - Тревожные облака. Повести

Лемешко замедлил шаг и пошел позади Фокина, совсем близко от него, словно прикрывая его со спины.

- Спокойно, - сказал он добродушно. - Иди спокойно. Нервы…

- Сволочи! - процедил сквозь зубы Фокин. - Такую красивую минуту испортили.

Немного отлегло от сердца; его тень слилась с большой тенью Лемешко, растворилась в ней.

Вот и поворот дороги у холма. Свернув за холм, они остановились и в коротком, судорожном молчании дали выход напряжению последних минут.

Только теперь они расправили скомканные в кулаке бумажки. Обычные пропуска, не дающие права появляться на улице после наступления комендантского часа. На время их выпустили из лагеря или совсем - об этом они опасались спрашивать. Казалось, спросишь - и немцы очнутся, отрезвеют, не станут затевать этой идиотской штуки - футбольного матча. Есть ли что-либо более далекое, чем этот туго, до деревянной твердости, накачанный мяч и-лагерь, война, кровь. Немцы опомнятся, запрут их в бараке, чего доброго, на них еще и отыграются. Во всяком случае, их предупредили: каждого, кто будет задержан на левом, восточном, берегу реки, расстреляют - левобережные посты уведомлены, туда с этими пропусками не суйся.

- Пронесло! - выдохнул Фокин, он быстро отходил.

- Теперь вот что, - Дугин исподлобья глянул на Соколовского. - Я не стану засиживаться в городе. У них в два счета попадешь обратно. Штейнмардер недаром сказал: «До скорого свидания».

- Штейнмардер - дерьмо, сволочь, скотина! - закричал Скачко, повернувшись в сторону закрытого холмом лагеря.

Ему хотелось плакать, выть, упасть на землю. Он сам не понимал, что с ним, и продолжал исступленно ругать лагерных палачей.

Никто не останавливал его. Когда он умолк, Лемешко сказал Дугину:

- Где немец, там и лагеря. Ты не шукай при немце такого места, чтоб без лагерей. Не найдешь! Есть лагеря и похуже. - Лемешко попал в этот лагерь недавно, это его вторая колючая проволока после весеннего побега из Умани.

- Уходить надо. Всем, - упрямо сказал Дугин. - Хватит, побегали в подштанниках…

Скачко смотрел на Соколовского.

- Сгоряча ничего толком не решим, - проговорил Соколовский. Он стал расстегивать пуговицу ниже крупного, приметного кадыка, но пуговица оторвалась, и, разглядывая ее в пальцах, Соколовский сказал с внезапным сожалением: - Отслужила… - Товарищи ждали. - Принцип, конечно, один - драться! Тут Коля прав, но надо осмотреться. Побродим, пошукаем, одежку сменим… - Он бросил в траву пуговицу. - Домой сходим, - продолжал он, чувствуя, как все холодеет в нем. - Не последнее дело… А в понедельник встретимся. Давайте в десять утра, на бульваре, у памятника Ленину…

- Ищи теперь памятник! - Фокин присвистнул.

- Ну-ну! - несогласно сказал Соколовский. - Для нас он был и будет. А может, не тронули, может, руки не дошли: чего не бывает.

И все ясно представили себе это место - высокие тополя, ограждающие бульвар торжественным строем, сквозную весеннюю зелень акаций и разлапистые каштаны в пору цветения.

Задыхаясь от подъема по Кузнечной, вдоль закопченных развалин, меж рваных глыб железобетона и обломков стен, Соколовский спешил к своему дому, не очень-то рассчитывая найти его целым. Но дом уцелел. В парадном Соколовский осмотрелся. Сквозь узкое оконце серый свет сочился на пыльный, неподвижный лифт, на истертые плиты пола и на стоящий у стены табурет.

Крадучись Соколовский поднялся по безлюдной, погруженной в тишину и сделавшейся непривычно гулкой лестнице. На площадке третьего этажа посветлело, и он увидел, что полоску ватмана, приклеенную им когда-то к двери, соскребли. Здесь больше не было его имени.

Звонок не работал, и Соколовский постучал. Кто-то прошел к двери быстрой, шуршащей походкой, и на миг почудилось, что он узнаёт шаги жены. В изнеможении он приник головой к двери, не чувствуя, как металлический, литой номер квартиры впивается в кожу.

- Кто там? - спросил женский голос.

- Пожалуйста, откройте, - попросил Соколовский.

Дверь приоткрылась, и, наклонив голову, он протиснулся в коридор. В голубых глазах женщины вспыхнул испуг. Она отпрянула к стене.

- Нет, нет, - Соколовский успокоительно поднял руку и виновато прикрыл ладонью длинный небритый подбородок. - Все в порядке, ничего не бойтесь. Вамменя не надо бояться… Я сейчас уйду. Как пришел, так и уйду, - бормотал он, чтобы задержать этот миг, не рвать так сразу с родным домом.