Анатоль Имерманис - «Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается

— Скорей! — торопит Нора, усаживаясь рядом с Густавом.

Фыркая и погромыхивая, старый «фордик» гонится из последних сил за серым лимузином. Однако, выйдя на шоссе, тот прибавляет ходу и быстро скрывается из виду.

— Нам их в жизни не догнать, — сетует Нора. Услышав паровозный свисток, Густав улыбается.

— Слышишь? Приближается поезд. Нагоним их у переезда. — И он так резко нажимает на акселератор, что Нора чуть не вываливается из машины.

Серая машина вынуждена остановиться перед спущенным шлагбаумом. Но дальше шоссе делает крутой подъем, который нелегко будет преодолеть старому «форду». Увидев, что шлагбаум уже подымается, Нора бежит за серой машиной, вскакивает на задний бампер, плюхается на багажник.

Машина подъезжает к двухэтажному особняку со щербатыми колоннами, стоящему посреди запущенного парка со столетними дубами и разросшимся кустарником. Впечатление такое, будто в течение многих лет здесь не ступала нога человека. Судя по спущенным жалюзи на окнах, дом тоже выглядит необитаемым.

Однако впечатление это ложное. Как только Смэш звонит у деревянной калитки, из кустов выскакивает человек в брюках гольф. Сунув руку в подозрительно, оттопыренный карман, смотрит в глазок и, лишь после того как узнает посетителя, открывает дверь.

— Тащи прямо наверх, — говорит он Смэшу. — Там сейчас никого, кроме этой старой ведьмы.

Смэш затаскивает приемник в комнату, которая некогда, возможно, и была светлой и уютной. Сейчас же мебель в ней покрыта толстым слоем пыли, обивка кресел кое-где продрана, и из дыр пучками торчит морская трава. Сквозь давно не мытые стекла пробивается палевый отсвет заката. Окна безрезультатно пытается отворить маленькая седая женщина в фартуке и косынке.

— Освободите место! — приказывает Смэш, подбородком указывая на столик рядом с дырявым диваном.

Старушка даже головы не поворачивает.

— Тьфу, черт! — в сердцах плюет Смэш. — Опять позабыл, что ведьма глуха как пень. Венстрат сведет меня в могилу своей конспирацией.

Поставив аппарат на диван, он вытирает носовым платком пот со лба, затем достает свою флягу. Словно только того и ждала старуха! Она тотчас забыла про окно и уже достала из кармана передника стопку; радушно улыбаясь, протягивает ее Смэшу.

— Единственный человек, кто меня здесь понимает, — ворчит он, дополна наливая стопку. — За твое здоровье, девочка!

Старуха хочет что-то сказать, но, как все глухонемые, бубнит невнятное.

— Ладно, ладно, — подталкивает ее Смэш к двери. — А теперь давай, мотай… шабаш… гуд бай… — недвусмысленными жестами выпроваживает он уборщицу.

…Прикинувшись, будто собирает цветы по обочине шоссе, Нора вот уже целый час наблюдает за усадьбой. После того как серая машина уехала, за забором незаметно никаких признаков жизни, и девушка начинает сомневаться в целесообразности своего нудного занятия. Но без Густава она ни на что не может решиться.

Внезапно Нора замирает — отворяется калитка, и, сопровождаемая сторожем, выходит седая уборщица.

— Да это же… — шепчет ошеломленная Нора. — Ну конечно… Это Ансова бабушка! — Удостоверившись, что сторож вернулся восвояси, Нора подбегает к старушке.

Придя в сознание, Тайминь долго не может сообразить, где он. Через узкие щели в спущенных жалюзи пробивается тусклый свет раннего утра, и в первый момент кажется, будто он у себя на койке. Но почему каюта вдруг такая просторная, откуда в ней взялись эти прогрызенные мышами кожаные кресла, дубовые шкафы с толстыми фолиантами, оленьи рога на стенах?

Тайминь было приподнялся, чтобы сесть, но тут же с громким стоном повалился назад. Прошло порядочно времени, пока утихла резкая боль в затылке. Осторожно приоткрыв глаза, он озирается по сторонам. Надо полагать, эта комната некогда служила кабинетом хозяину дома, не менее ясно и то, что здесь давно уже никто не живет. И уж нет никакого сомнения в том, что это не арестантская в полицейском участке. А в таком случае…

Тайминь силится вспомнить события вчерашнего дня» Однако нить их рвется и ускользает. К тому же порожденные в вялом мозгу туманные картины столь фантастичны, что более подошли бы к сновидениям, чем к суровой действительности… Газета с афишей «Поет и танцует Элеонора Крелле»… И потом она сама… Какой-то импрессарио, сообщивший, что Нора арестована… А дальше?.. Ах да, он же бросился на выручку Норе, бежал по темной улице, бесконечно длинной, какими бывают все дороги в ночных кошмарах… Но на этот раз он все же достиг машины, в которой сидела Нора, и тогда… Потом не было ничего… Ничего, кроме этого незнакомого помещения и дикой головной боли, будто накануне он самолично выпил целую бочку ямайского рома.