Анатоль Имерманис - «Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается

— Скоро придем? — через несколько кварталов спрашивает нетерпеливый Чайкин.

— Куда? — Тайминь совсем позабыл о цели пути Чайкина.

— Да, сразу видно, что проводка корабля в Криспорт адова работа. Даже мозги отнимаются, — покачивает головой Чайкин с деланным сочувствием. — В пивное заведение, вот куда! Побывать в Криспорте и не узнать, каков вкус здешнего пивца, — этого я себе никогда не простил бы.

Впереди светился вход в кабачок «Веселый дельфин».

— Вот оно то самое местечко, — улыбается Тайминь. — За три кабельтова пивом тянет.

— А вы, штурман? — растерянно спрашивает Чайкин, видя, что Тайминь не намерен заходить в пивную.

Тайминь отрицательно качает головой.

— Заскочу узнать, как поживают старые приятели, и сразу домой, отсыпаться. Я и в самом деле чувствую себя так, будто своими руками толкал корабль.

Тайминь не имеет понятия, где теперь живут Берлинг и другие знакомые лоцманы. Разыскивать их по старым адресам спустя много лет — сущая бессмыслица. Однако он уверен, что «Спасение моряка», как и в давние времена, остался излюбленным местом их сборов. Там-то уж знают, что с ними сталось, где их отыскать.

Тайминь задумался и не замечает, что за ним наблюдают двое. Вот и «Спасение моряка». Сводчатый зал пуст. Только у стойки болтает с хозяином кабачка какая-то девчонка.

— Вы не могли бы мне сказать?.. — начинает Тайминь, но…

Две руки обвиваются вокруг его шеи, девчонка целует его в щеку. Несколько обескураженный Тайминь высвобождает себя из объятий.

— Не узнаешь меня! Нехорошо! У тебя в петлице моя гвоздика, а ты меня даже не поблагодаришь…

— Право, не помню… — растерянно бормочет Тайминь.

Тогда Нора шаловливо подражает голосом ребенка:

— Дядя Аугуст! А что ты мне привез из Риги?

— Норочка! — восклицает ошеломленный Тайминь. — Никогда бы не подумал, что за десять лет человек может стать таким взрослым.

— И таким озорным? — хохочет Нора. — А я тебя узнала сразу… Насчет подарка я, конечно, пошутила… С меня вполне достаточно вот этого. — Нора показывает на янтарную чаечку, приколотую к блузке.

— А отец… — Тайминь не решается произнести свой вопрос до конца.

Несмотря на свое легкомыслие, Нора понимает его деликатность.

— Не печалься, с похоронным бюро Швика он еще дела не имел. Жив и здоров…

— Отчего же не пришел нас встречать? Нора становится серьезной.

— В газете появилась статья, в которой намекают на связь между забастовкой и приходом вашего корабля. Там и твое имя упоминают… Постой… Сейчас позову отца…

И вот Тайминь с Берлингом стоят друг против друга. Когда покончено с долгими рукопожатиями, дружеским хлопаньем по плечу и радостными возгласами, Берлинг мрачно кивает головой.

— Да, такие вот дела… По правде говоря, тебе не следовало приходить сюда… По крайней мере, до тех пор, пока не дадим отпор этой брехне.

— Да ладно, — машет рукой Тайминь. — Собака лает, ветер носит.

— На этот раз, Аугуст, дела обстоят малость посерьезней. За собачонкой, которая лает, стоит другая, побольше. Та может укусить как следует! Помнишь Борка, во времена оккупации он сотрудничал с немцами?.. Нынче он депутат, кандидат в министры… Мастер на любые провокации.

— Ну и что с того?

— Несколько часов назад он прикатил в Криспорт… Я считаю, в прямой связи с нашей забастовкой и вашим прибытием… Так что ты уж не сердись, не смогу тебя даже в порт проводить… Нам надо держаться на расстоянии, пока не докажем, что все это гнусная выдумка. На-ка, почитай, что тут про тебя насочиняли. — И Берлинг достает из кармана экстренный выпуск «Курьера Криспорта».

Прочитав статью, Тайминь только присвистнул.

— Да, выходит, даже эту красную гвоздику надо спрятать в карман. А вдруг кто заметил, что твоя дочка бросала цветы? — пробует шутить Тайминь.

Он уже хочет вернуть газету, как взгляд его вдруг задерживается на второй странице. Большое объявление извещает о том, что сегодня вечером в варьете «Хрусталь» состоится гастроль Элеоноры Крелле.

— Элеонора! — восклицает Тайминь. Газета падает у него из рук.

Над ярко освещенным порталом кабаре «Хрусталь» вспыхивают, гаснут и вновь вспыхивают буквы из неоновых трубок: «Поет и танцует Элеонора Крелле». Другие лампочки, вспыхивая и погасая, образуют на крыше контур танцующей женщины. Перемигивание лампочек создает иллюзию, будто светящийся образ и в самом деле взлетает и опускается в танце.

Пока что швейцару в раззолоченной ливрее делать нечего — явились лишь самые ранние посетители, среди них и хозяйка меблированных комнат, у которой живет Элеонора. Старуха хочет извлечь максимум удовольствия из своей контрамарки и подольше побыть в столь шикарном месте.