Анатоль Имерманис - «Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается

Зажатая между рабочим с трехлетней девчушкой на плечах и старым моряком с эмблемой пароходного общества Фрексы на фуражке, стоит Нора. Время от времени она приподымается на цыпочки, чтобы заглянуть поверх плотной стены людей. Несколько поодаль, в тени портовых складов стоят на расстоянии пятнадцати метров друг от друга трое молодчиков Венстрата.

Все взгляды прикованы к воротам порта, обозначенным двумя небольшими молами. Через них продвигается стройный светло-серый корпус «Советской Латвии». Корабль быстро приближается к берегу. Несколько точных маневров, и мускулистые руки портовых рабочих перехватывают в полете проводник троса. Трос обвивается вокруг пала. «Советская Латвия» стоит у самой набережной. Рабочий подымает девочку и держит ее на вытянутых руках.

— Мастерски! — говорит старый моряк. — Не знаю, как там у них с политикой, но пришвартоваться они умеют.

— Да, настоящие мореходы, — подтверждает другой.

— Я в тросах и швартовке смыслю немного, — замечает рабочий с девочкой. — Зато насчет политики могу сказать: отлично!

Нора, проталкиваясь вперед, безуспешно высматривает среди команды Тайминя. Наконец терпение ее иссякает, букет огненных гвоздик взлетает в воздух и ярким дождем выпадает на палубу. Советские моряки смеются, подбирают цветы.

— Хорошо встретили, — чуть погодя говорит капитан Акмен, прикалывая к тужурке гвоздику. — Посмотрите-ка, наши ребята похожи на влюбленных, отправляющихся на свидание. — Улыбаясь, он показывает на матросов, которые суетятся на палубе около люков и лебедок.

— Можно сказать, бурными овациями, — с ухмылочкой говорит Дубов. — Будем надеяться, что в Криспорте нам не подготовили тайком другую встречу.

— Ерунда! — отмахивается капитан.

— Не скажите! Правительство намерено заключить с нами торговый договор… Вы не слыхали по радио, какое яростное сопротивление оказывают этому делу проамериканские круги…

— Боитесь, как бы не использовали наш приход для антисоветских провокаций?

— Откровенно говоря, не вижу ничего в этом невозможного… Получилось очень нескладно, что объявление лоцманами забастовки совпало с нашим прибытием.

— Не будьте таким пессимистом, — улыбается капитан и, заметив спускающегося с мостика Тайминя, спешит к нему. — Несправедливо! Человек привел большой пароход, а ему даже малого цветочка не дали. — И капитан прикрепляет свою гвоздику к отвороту Тайминевой тужурки.

Спустя полчаса Тайминь в своем лучшем темно-синем костюме с гвоздикой в петлице сходит на берег. Остальные, свободные от вахты, члены экипажа ушли в город еще раньше. Только несколько матросов, и Чайкин в их числе, дождались Тайминя, чтобы вместе с ним познакомиться с Криспортом. Чайкин делает это не без задней мысли — Тайминь единственный, кто знает, где торгуют самым лучшим пивом.

Стемнело. Вдали переливаются пестрые огоньки буев, сигнальные огни на мачтах, мерцают лампочки на стрелах портовых кранов. Когда Тайминь со своими спутниками поравнялся со складом, из тени вышел полный, благообразного вида мужчина и попросил прикурить. При свете спички он узнает Тайминя и делает знак своим товарищам. Прикидываясь подвыпившими матросами, они незаметно следуют за группой советских моряков.

Тайминь неоднократно проходит мимо афиш с Элеонорой Крелле, но не замечает их. Виной тому не только темень. Прогулка по знакомым местам настолько взволновала Тайминя, что он не обращает внимания даже на реплики товарищей. Все те же улочки, освещенные тусклым светом старинных фонарей, все те же допоздна открытые магазинчики, все те же ярко накрашенные сомнительного вида женщины, чересчур весело улыбающиеся морякам.

Да, город не изменился. Что стало за эти годы с друзьями? Доведется ли ему повидать своего учителя лоцманского искусства Эрика Берлинга, который не только предоставил ему кров, но и приобщил к движению Сопротивления? И Берлингову малышку Нору — шуструю, отчаянную девчушку, из которой со временем должна была вырасти настоящая подруга моряка? И многих других, с кем Тайминя связывала крепкая, мужская дружба? Теперь он сожалеет о том, что быстро прервал переписку с друзьями. Но что было поделать — в те времена почтовая связь с заграницей почему-то считалась нежелательной. Как ты докажешь, что такой Берлинг вовсе не прислужник капиталистов, а не менее честный человек, чем товарищ Озолинь в Риге или товарищ Иванов в Москве.