Для начала я вспомню только одну загадку из тех, что хранит и себе книга. Загадка эта как нельзя лучше подходит к первой главе моего повествования и в переводе с латыни призывает читателя быть благосклонным к новым начинаниям. «Audacibus annue coeptis». Наш затейник начертал ее дважды: один раз — на последней странице Библии, другой раз на обугленном стволе дерева с острова Сокровищ, расколотом молнией. На все руки был мастер.
* * *
Я болен и почти ослеп. Шкура покрылась нарывами, кости ломит. Меня бьет такой кашель, что голова вот-вот отвалится. Однако не обманись моей хворью, дружище. Когда придет час, я не упаду, не кувыркнусь кверху килем, пока не убью тебя. Поставь меня на ноги, чтобы я мог глотнуть рому за свою поправку.
Ненавижу англичан. Хотя и не так, как португальцев. Но больше всех презираю испанцев. И нет у меня родины, кроме Северного моря, потому что я — Сильвер, Долговязый Джон Сильвер. Так начинается правдивый рассказ о моих странствиях, о добре, зле, благодати и проклятии моряцкой жизни.
Мне впору упокоиться на дне, но ты пожелал отвезти меня в Лондон, чтобы подвесить там, на Ньюгейтской площади. Уж лучше бы это сделали французы — они хотя бы кормят перед казнью кое-чем посытнее морских сухарей. Верно, родился я в Англии, но уйти предпочту по-французски.
Я не твой пленник.
Мне доводилось топить капитанов от Тортуги до Гаттераса. Я отведал яства всех краев и заливал их добрым испанским вином. Коли речь зашла об Испании, кроме вина, там и взять нечего, разве что резвых коней, причем заслугу в этом деле я отношу на их, конский, счет.
Ты меня здесь не удержишь. Я не вожусь с трусливыми англичанами.
Дьявол швырял в меня шторма и сажал на мели, но я не поддался ни ему, ни его бесам. Кто же ты в сравнении с ним? Он столько раз пытался утянуть меня на дно, но я всегда перерубал тросы и наступал ему на копыта. Мой план прост. В день, когда мне суждено будет потонуть, я вызову его на бой, а потом обману. Он поскачет на меня во весь опор, а я поплетусь ему навстречу, будто с испугу. А как только он соберется меня схватить, подставлю ему костыль. Ник рухнет за борт, и все его чертово племя склонится передо мной. Я приговорю его к палубной службе — заставлю каждый день драить «Линду-Марию» от гальюна до кормы. Или отошлю в Лондон трубочистом — пусть каждый день любуется пламенем сверху, а нырнуть в него — ни-ни. Еще, конечно, можно посадить его в парламент — глядишь, наведет там шороху. Хотя это было бы благодеянием, а я не любитель их творить.
«Линда-Мария» — вот мой корабль. Соленые бродяги, что ходят на ней, кличут ее матушкой, ведь она им дорога не меньше. Кто ты такой, чтобы держать ее штурвал? Разве ты драил палубу, как я, день-деньской по приказу Черного Джона? Никак нет, сэр. Разве чинил паруса, сплеснивал канаты дюжину дюжин раз, пока те не становились до того крепки, что юнга мог на них виснуть? Ты ли скреб ее днище, избавляя от наростов порядочности, случайно прилипших в порту? Нет, сэр. Зато я о ней пекся. Разве выводил ее из торосов и рифов, где она могла получить пробоину? Разве ты приводил ее в гавань при свете луны, чтобы она показала себя с наилучшей стороны? Нет. Я мечтал о ней с самого первого дня, едва мальчишкой взошел на ее борт, и до того часа, как стал капитаном. Даже сейчас мечтаю, пока ты топчешь ее шканцы. Обшивка скрипит и ноет. «Линда-Мария» знает, что ты ее не стоишь.
Это — моя история, и если я пишу ее чересчур подробно, то лишь потому, что приятно вспомнить старые времена. Перо у меня в руке с английского корабля, который я взял на абордаж у берегов Акадии. Твой король должен был его хватиться. Помню, я обогнул Ньюфаундленд и нашел судно сидящим на мели после бури. После краткого нашего знакомства большая часть команды отправилась кормить рыб, а остальных я препроводил в трюм и впоследствии обменял караибам на орехи и сахар. У караибов своеобразные вкусы — им, должно быть, по нраву рагу из англичан.
Перо, которым я пишу, из павлиньего хвоста, а пергамент добыт на том же корабле. Раз он достоин твоего королька и его декретов, значит, и мне сгодится, Откуда чернила — не помню, но уверен, что их прошлое гоже примечательно. Они жидковаты, как английская кровь, и текут, но тут уж писец виноват.
У меня в каюте есть карты всех морей, которые я исходил, и всех берегов, какие грабил. С гордостью сообщаю, что все они мною украдены. Эту вот балестилью я позаимствовал у твоего соотечественника в прошлом сезоне, да сгниет он там, где потонул, — на берберийском побережье. На случай, если решишь его разыскать, он на корме, сообразно рангу, а его подопечные — много глубже. Здесь, внизу, балестилья бесполезна, но это ничего, потому что очень скоро я выберусь наверх, и все изменится. Твои горизонты меня не влекут. Они скучны и серы, друг мой. Скучны и серы.
Читать дальше