А. Смирнов - Архангельскiе поморы

«А что, если въ самомъ дѣлѣ? — думалъ онъ. — Эхъ, правду, видно, ты говорила, Матрена! Недаромъ у тебя предчувствіе было какое-то, да — вотъ и у меня тоже…»

— Что, Василій Семенычъ? — обращался онъ къ Бровину, — плохо, братъ, дѣло-то, а?

Тотъ только вздыхалъ и отвѣчалъ, что противъ Бога идти невозможно, что Онъ захочетъ — тому и быть.

Шкуну, какъ щенку, кидало по волнамъ; страшно трещала она. Каждую минуту трескъ этотъ заставлялъ вздрагивать экипажъ: вотъ-вотъ появится на суднѣ трещина, хлынетъ вода… Но ловкая, не совсѣмъ еще ослабевшая рука Бровина вовремя успѣвала поворачивать колесо штурвала, и шкуна избѣгала опасности.

Долго, долго продолжалась эта борьба, борьба на жизнь или на смерть; экипажъ шкуны давно ужь выбился изъ силъ и потерялъ почти всякую надежду на спасеніе. Но вотъ свѣтлая полоса зари заалѣлась на горизонтѣ. Вѣтеръ началъ постепенно стихать; море успокоивалось все болѣе и болѣе; валы его становились ужь не такъ громадны и не съ такою силою бились о борта шкуны. Вотъ наконецъ выплылъ изъ-за густыхъ, темныхъ облаковъ красный дискъ полуночнаго солнца, и лучи его освѣтили картину успокоившагося океана. Легко и свободно вздохнулъ экипажъ «Трехъ Святителей», и горячо, отъ всего сердца помолился онъ за свое спасеніе!

Прибавили еще парусовъ, и шкуна понеслась впередъ.

Прошло часа два, три, и вдали, на горизонтѣ, показались темныя, высокія, заостренныя скалы. Что это? ледъ опять? Нѣтъ, это земля, берегъ, это — Шпицбергенъ!

— Слава тебѣ, Господи! — перекрестился Бровинъ. — Еще часика три, четыре — и мы доѣхали. А ну-ка, ребята, поприбавьте еще парусковъ…

Но ребята не тотчасъ исполнили приказанiе.

Они столпились на бакѣ и жадно всматривались на все болѣе и болѣе приближающiйся островъ. Суровыя, загорѣлыя лица ихъ прояснились, засветились улыбкой. Но, увы, радость ихъ была слишкомъ не продолжительна.

Плаваніе по Сѣверному океану въ высшей степени опасно, между прочимъ потому, что на немъ часто бываютъ туманы. Туманы эти такъ иногда густы и непроницаемы, что въ двухъ шагахъ решительно ничего не видно. Они, если разобрать хорошенько, даже опаснѣе, несравненно опаснѣе самыхъ сильныхъ бурь. Да и не мудрено. Какъ ни великъ вѣтеръ, какъ ни громадны валы, — а все-таки съ ними можно справиться искусному рулевому… Но что можетъ подѣлать этотъ рулевой, если онъ не только не видитъ пути, по которому ѣдетъ, но даже не видитъ и товарищей своихъ на палубѣ — онъ слышитъ только ихъ голоса. Куда направитъ онъ судно? Быть можетъ, вместо того, чтобъ держаться свободнаго отъ льда моря, онъ направить прямо на какую-нибудь ледяную гору, которая и обрушится всей своей тяжестью на бѣдное судно и раздавить его. Однимъ словомъ, въ такое время приходится действовать наудалую, наугадъ, и во всемъ положиться только на Бога. Вотъ потому-то туманы въ Сѣверномъ океанѣ страшны даже и для самыхъ опытныхъ, закаленныхъ въ буряхъ моряковъ: никакая опытность, никакой навыкъ здѣсь ни къ чему не годятся.

И такъ, непродолжительна была радость нашихъ путешественниковъ. Съ ужасомъ замѣтили они, что вдругъ надъ поверхностью моря началъ подниматься легкій туманъ. Сгущаясь все болѣе и болѣе, туманъ этотъ въ какихъ-нибудь полчаса сплошной массой обхватилъ весь океанъ, и сквозь эту массу чуть-чуть проглядывали тусклые солнечные лучи. Недавно миновавшая опасность сменилась новой, еще болѣе страшной.

Теперь Бровину приходилось или плыть наугадъ, или бросить якорь, если только, конечно, позволить это глубина океана. Онъ рѣшился на послѣднее.

— Ну, ребята, — сказалъ онъ, — что будетъ, то будетъ — киньте-ка лотъ!

Лотъ кинули. Оказалось, что глубина была не очень значительная, такъ что позволяла спустить якорь.

Въ одну минуту собрали паруса, зазвенѣла якорная цѣпь, скатываясь съ вала; съ плескомъ упалъ въ море стопудовый якорь — и шкуна остановилась.

Опять пріуныли матросы, опять страшная мысль о гибели заставила тоскою сжаться ихъ сердца…

«Господи! — думали они, — неужели Ты затѣмъ только спасъ насъ, чтобъ опять дать погибнуть… погибнуть недалеко отъ берега… А что, какъ вдругъ гору нанесетъ на насъ ледяную?..»

Смѣлы, отважны поморы, а все-таки мурашки забѣгали у нихъ по спинѣ при такой мысли.

Двое изъ нихъ, очень еще молодые ребята, которымъ въ первый разъ привелось пуститься въ такое дальнее, опасное плаванье, — пріуныли больше другихъ. Они начали роптать на Бровина и приставали къ нему, чтобъ онъ тотчасъ же снялся съ якоря и продолжалъ путь.