А. Смирнов - Архангельскiе поморы

Еле-еле оторвалась Матрена отъ мужа и бросилась къ Бровину.

— Василій Семенычъ, голубчикъ, кормилецъ ты нашъ! Побереги ты, ради истиннаго Христа, Антона-то моего, побереги…

— Да ладно, ладно, поберегу… Люльку вотъ ему повѣшу въ каютѣ, да и буду, какъ малаго ребенка, укачивать, — усмѣхнулся Бровинъ. — Ну, съ Богомъ, давай…

— Сейчасъ, Василий Семенычъ, сейчасъ… Дай вотъ только съ ребятишками попрощаться.

Два мальчика, одинъ лѣтъ 8, другой 10, съ плачемъ кинулись къ отцу, и онъ крѣпко, крѣпко ихъ обнялъ. Маленькая 4-лѣтняя Глаша сначала не понимала, что тутъ происходитъ такое, и стояла, выпучивъ любопытные глазенки; но потомъ, увидѣвъ плачущихъ мать и братьевъ, тоже заплакала.

Еще разъ попрощался Антонъ съ женой, съ дѣтьми, съ теткой, взвалилъ себѣ на плечи мѣшокъ съ кой-какими пожитками да подорожниками, ружье захватилъ, и затѣмъ всѣ пошли изъ избы.

Саженяхъ въ 20 отъ берега стояла, гордо покачиваясь на волнахъ, новенькая трехмачтовая шкуна Бровина. Работники ужь сновали взадъ и впередъ по палубѣ, подбирали канаты, развертывали паруса.

Бровинъ махнулъ рукой, и въ одну минуту два сильныхъ, здоровыхъ молодца спустились въ шлюпку и направились къ берегу.

Все небольшое населеніе деревни собралось провожать отъѣзжающихъ. Были здѣсь и молодые, и старики, и старухи; нѣкоторыя женщины пришли даже съ грудными дѣтьми на рукахъ. Обнимались, цѣловались, желали счастливаго, благополучнаго пути и пр., и пр. Антонъ съ Бровинымъ и еще однимъ промышленникомъ Петромъ сѣли въ шлюпку и отчалили отъ берега.

Минутъ черезъ двадцать шкуна, подъ всѣми парусами, двинулась быстро впередъ.

Долго стояла Матрена на берегу, но спуская глазъ съ судна. Вѣтеръ такъ и развѣвалъ во всѣ стороны ея выбившіеся изъ-подъ платка волосы; слезы безпрестанно набѣгали ей на глаза и мѣшали смотрѣть, она наскоро отирала ихъ тряпицей.

Шкуна удалялась все болѣе и болѣе: вотъ отъ нея остался виднымъ только одинъ парусъ; вотъ и парусъ сталъ уменьшаться и уменьшаться, — осталась только точка одна, и та скоро скрылась за горизонтомъ.

Матрена прибѣжала домой, да такъ и упала ницъ передъ образомъ.

— Царица небесная! — взмолилась она, — Николай угодникъ!.. защитите вы его, не оставьте своею милостью… Охъ, чуетъ мое сердечушко, что быть бѣдѣ какой-то, бы… ыть…

Погода не совсѣмъ-то благопріятствовала нашимъ путешественникамъ. Только первые дни, когда дулъ крѣпкій попутный вѣтеръ и на пути попадались небольшія, сравнительно, пловучія льдины. Шкуна «Три Святителя» не подвергалась рѣшительно никакой опасности. Но на четвертый день отъѣзда изъ Захаровки обстоятельства сильно изменились. Вѣтеръ необыкновенно усилился и наносилъ такія громадный глыбы льда, что надо было употреблять не мало искусства и усилій, чтобъ пробиваться сквозь нихъ.

— Тридцать пятый годъ по океану хожу, — говорилъ Бровинъ, — а никогда столько льду не видывалъ.

Нерѣдко шкуна страшно трещала подъ напоромъ льда. Всякій небывалый человѣкъ ни минуты бы не сомнѣвался, что вотъ, вотъ шкуна треснетъ, раздавится, какъ орѣховая скорлупа, — но Бровинъ и глазомъ не моргалъ въ такихъ случаяхъ.

— Экъ вѣдь его забираетъ! — говорилъ онъ только, и отдавалъ приказаніе матросамъ взяться за багры. Тѣ брались, напирали на льдины съ обоихъ бортовъ, и шкуна благополучно продолжала свой путь, опять, впрочемъ, только до новыхъ льдовъ.

На шестой день путешествiя вѣтеръ подулъ съ необычайною силою, и ночью сдѣлалась такая страшная буря, что даже Бровинъ попризадумался.

Страшно било и качало шкуну изъ стороны въ сторону. Бровинъ самъ взялся за руль, не довѣряя его несовсѣмъ опытному, по его мнѣнію, кормчему. Однако и надежда на собственныя силы, на собственное умѣнье, съ каждымъ часомъ все болѣе и болѣе ослабѣвала у стараго моряка. Пристально вглядывался онъ въ темную даль своими еще зоркими глазами: не мелькнетъ-ли тамъ лучъ разсвѣта? Но до разсвѣта было еще очень далеко. Какъ ни вглядывался старикъ, ничего не видалъ, кромѣ темныхъ очертаній какъ горы вздымающихся валовъ, да бѣлѣющихъ на нихъ ледяныхъ массъ.

Бороться съ бушующимъ океаномъ было не привыкать стать старому Бровину: чуть не каждый годъ выдерживалъ онъ такую борьбу. Но бороться съ массами льда, со всѣхъ сторонъ напирающаго на шкуну, да особенно въ такую темную ночь — это ужь было дѣло совсѣмъ другое. Не мудрено, что призадумался старый Бровинъ, призадумались и матросы его, а въ томъ числѣ и Антонъ. Послѣдній далеко не былъ трусомъ, но мысль о женѣ и дѣтяхъ сжимала тоской его сердце.