Павел Кренев - Этюды акварелью

Моя река называлась Белая. Не знаю, откуда это название. Никаких особенно светлых или белых цветов в ней нет. Течение у нее тихое, почти без порогов, и река всегда окрашена под цвет неба — то синяя, то голубая, то серая. Ничем особенным она не примечательна. Разве только тем, что каждую весну колхозный бык Поморко загоняет в нее кузнеца Володьку. На грозные проклятья Володьки в свой адрес и попытки сельчан отогнать его Поморко не реагирует, только страшно сипит в ноздри и держит Володьку в воде, пока тот совсем уже не посинеет от холода.

Сгубила Володьку непредусмотрительность. Когда он был пастухом, а Поморко — теленком, надо же было ему именно этого бычка выбрать для куража и именно об его широкий лоб затушить цигарку. Откуда ему было знать, что доярки любили именно Поморку и именно его оставили на вырост в качестве производителя? Надо сказать, что они в бычке не ошиблись. А Володька поплатился и теперь каждую весну чудом спасается от Поморкиных рогов в глубоком течении реки Белой.

— Зараза,— жалится он мужикам,— знат, когда вода стыльше!

...Я не сразу понял мою реку.

Только барахтался в ней у самого бережка, вцепившись в дно, боясь, что течение снесет на глубину. Уже потом река научила меня плавать, и я перестал бояться течения. Часто-часто, даже в холодные летние дни, сидел я здесь на песчаном плесе в толпе деревенской ребятни, накупавшийся до одурения, весь в гусиной коже, не в силах ничего сказать из-за зубовного стукотка. Именно тут было центральное место наших сборищ, здесь рождались наши «страшные» тайны и заговоры, отсюда наш предводитель Шурка, по прозвищу Турачка, водил нас в морковные и гороховые набеги, под его умелым командованием мы отсюда, набрав мелких камешков, нападали на будку около магазина, где сидел полуглухой занозистый сторож дедко Олеха, Шуркин дедушка, дравший его за уши нещадно...

Еще я удил ершей, которых на реке Белой великое множество.

Здесь проходило мое детство.

Но реки я не понимал. Она была просто движением воды, где можно купаться и удить ершей.

Ощущение реки, единения с ней пришло позже, когда я влюбился в Наташу Петрову, девочку из Ленинграда.

На маленьком травянистом обрыве над рекой, уединенная от людских глаз, стояла худенькая, побитая ветрами рябинка. Сюда я приходил часто и думал печальные думы, потому что Наташа не отвечала мне взаимностью. Думал и глядел на воду.

Но странное дело: я открыл, что река сопереживает мне. Течение ее становилось задумчивым, неторопливым, тихим. Река будто остерегалась нарушить течение моих сердечных мальчишеских мыслей. В ней стал я находить единомышленника, а потом и друга.

Я никогда не обманулся в ее искренности, честности и надежности.

Иногда на душу ложилось что-то тяжелое, липкое и нечистое. Тогда прохладное речное течение проходило через мою душу и смывало все лишнее, инородное, прилипшее случайно.

Оказалось, что и у реки есть смена настроений.

Весной, разломав спиной лед и выбросив в море его осколки, она ликовала в свободе, распрямлялась в восторженном водяном беге, переставляла как ей хотелось валуны на дне, как веселая и чистоплотная хозяйка, очищала и обновляла свои берега, смывая с них портящий ее вид мусор, кормила кислородом полусонных с зимы рыб.

Меня она встречала весной с нескрываемой радостью: призывно подмигивала бликами, быстро-быстро и страстно нашептывала что-то...

Летом она много трудилась: купала ребятишек, стирала и полоскала белье, выращивала мальков, качая и подкармливая их в теплых, мутноватых заводях. Поэтому и вела себя спокойно и строго, не показывая никому, что ей хочется и поиграть, и поволноваться, и рассердиться на кого-нибудь злого...

Поздней осенью река, потемнев от усталости, текла опять величаво, неторопливо и полноводно. Широкогрудно и привольно дышала, как могучий человек, от которого многого ждали в трудах, и он не посрамил надежды. Снова идти под лед реке не хотелось, и днем, собравшись с силами, она ломала нарастающий по ночам тонкий, но упругий лед, рассыпая его на хрустящие, прозрачно-хрустальные осколки.

... Прошли годы, но любовь моя к реке только крепнет. Само ее существование — это незыблемая для меня опора. Течение моей жизни кажется мне истоком из реки моего детства. Душа моя не высохнет, пока есть влага в этой реке.

Я постоянно стремлюсь к ней, научившей меня плавать, бороться со встречным течением.

Она течет через мое сердце и очищает меня.

Я окунаюсь в нее с головой, и река смывает все прилипшее к моей душе, наносное, постороннее, недостойное...