Дан Берг - Чуден Днепр

К полудню следующего дня гетман пробудился. Боль сверлила мозг. Напротив, скрестив руки на груди, стояла черноволосая женщина.

— Терпи, гетман, быстро отступит мука, у победителей раны не болят, — сказала она, угадав страдание больного.

— Как зовут тебя, целительница? — слабым голосом спросил раненый.

— Мирьям.

“Похоже на “Мария”, - подумал он. Вспомнил другую боль. Возлюбленная его ушла с лиходеем Равелинским. — “Бросила меня. Не из-за нее ли войну затеял? Обманула Мария. А Мирьям не обманет?”

— Мирьям, не уморишь ли меня из мести?

— В святых наших книгах сказано, что и лучшему врачу уготован ад. Я не спешу туда. Да и чего тебе бояться? Не делающий зла не подвержен злу. Поставлю тебя на ноги и не причиню вреда.

3

Исцеление подвигается скоро. Вот уж Дворецкий сидит, вот расхаживает по горнице. Мирьям безотлучно пребывает при своем облеченном властью пациенте. Православному казацкому воеводе тяжела дума, что спасен еврейкой. Любопытно ему исподтишка наблюдать за ней, худой и прямой, как палка, неулыбчивой. Что за народ это? Скрытный, хитрый, себе на уме. Ненавистный.

— Признаю, Мирьям, лекари-евреи лучше наших костоправов. Искусный врач незаменим и стоит легиона, — нарушил молчание выздоравливающий.

— Да, нам известны тайны врачевания, — сказала Мирьям.

— Отчего ж не откроете их во благо всем людям?

— Господь покровительствует достойным. Грешно расточать дары небесные, будь то золото, будь то снадобье.

— Иудейский ответ! — усмехнулся Дворецкий.

— На христианский вопрос! — заметила Мирьям.

— Поневоле христиане должны ценить твое племя.

— Поневоле? Спасибо и на этом. Евреи умеют лечить раны, хоть и не наносят их! — достойно провозгласила Мирьям.

— Не наносят их? Неужто не слыхала про банду Зэева и Ионы? Они вырезали отряд непобедимого атамана Криворучко!

Мирьям побледнела, отвернулась к окну, зашептала что-то.

— Молишься за своих? Неизбежно настигнет разбойников кара! — пообещал Дворецкий.

— Боже праведный, непогрешимый! — воскликнула Мирьям, — ведь по своему подобию ты создал людей, зачем творения твои истязают друг друга?

— Истязают? То литавры победы, ореол славы, мужество и доблесть, рыцарский дух! — вдохновился гетман.

— Цена сему торжеству — раны, кровь, муки, смерть. Пир тщеславия!

— Женщина! Еврейка! Что смыслишь ты в христианских гимнах чести?

— Кто поет гимны эти? Пьяные казаки да гусары?

— Напрасен спор! Глухому ослу притчу рассказывать? Мужи народа твоего робки и трусливы, и женам гордиться некем.

— Смеются над тем, чего не понимают, а не понявши — ненавидят. Ужели бойцы Зэева и Ионы трусы? А все же мир лучше победы!

4

Рудан Дворецкий вспоминает давний разговор с больным отцом. Родитель просил не утеснять евреев, мол, народу и шляхтичам польза от них великая. Управлять с толком станут, торговлю к расцвету приведут, землепашество и ремесло наладят. Сын не соглашался. Повидал разные страны, везде они гонимы, и по праву.

Вопрошает гетман сам себя, откуда проистекает злоба его на анафемский род? И не знает ответа. Из правоты отцовской? Может, и так. От страху, что родитель происходит из крещеных евреев? Ведь не ответил же он Рудану на прямой вопрос! Будущего воеводу выкупили из турецкой кабалы еврейским золотом. Эта рана не затянется. Зато другая рана зажила. Кто заживил ее? Еврейка! Рад не рад, благодеяния приняты, и с этим жить. Но простить нельзя!

В горницу вошла Мирьям, прервала размышления Дворецкого.

— Гетман, ты здоров, и я не нужна тебе более, — произнесла целительница.

— Прощай, — сказал Дворецкий.

— Твой друг Шилохвост щедро расплатился со мной.

— По заслугам.

— Немногословен ты сегодня. Не спросишь, желаю ли я чего на прощание…

— Ты получила за труды сполна.

— Золотыми монетами не всякий расчет красен.

— Проси. Смогу — исполню.

— Я доподлинно знаю, к будущей неделе попы в провославных церквях готовят службу особую, подстрекательскую, освящение ножей они зовут ее. Люди в рясах освятят оружие лихих твоих рыцарей для убиения наших людей. Пресеки это, гетман!

— Выходит, я должник твой?

— Ты мной спасен, а где поклон?

— За неблагодарных бог благодарит.

— Прощай.

— Стой! Тебе, Мирьям, не навести пагубу на душу мою, но от тела моего ты пагубу отвела. Потому обещаю, остановлю черные рясы.

Целительница вышла из горницы, за нею — штаб-лекарь с сундуком. Через семь дней поднятые проповедью бойцы Дворецкого рубили иудейские головы острыми освященными саблями. А отзывчивый Микола Шилохвост успокаивал смущенную совесть товарища по иезуитской школе, дескать, обещание, не по сердцу данное, исполнением не обязывает.