Андриан Шульгин - Гримасы улицы

— Ха–ха, ха–ха–ха. Ловко я иво смазал. — И он, подойдя к мертвому, тяжело пнул его ногой в рыло, крикнув:

— Антипка! Иди, крой его кирпичем за вчерашнее, штоб на том свете не узнали.

— Мертвого не бьют. Хватит с него и того, что ты подкинул.

— Никак кожа на башке лопнула, што ли?

— А то, поди, нет! Небось, не дрогнул.

Сашке вспомнился момент, когда Куруза вздрагивал в предсмертной агонии, и невольно жутко–жутко стало ему…

— Дрыгал, сво–олочь! Ишь как на чемодан кровищи набрызгал. Ну, зарывайте живо, да будем делить, что в чемодане.

Когда они выходили из развалин, Сашка пристально посмотрел на алый круг засыпанной крови и задумался. Казалось, совесть мучила его и за что–то было обидно.

— Ну, чиво ты остановился, уж не пожалел ли такую сволочь? — заметила Ира.

— Так што–то, — ответил он, и в голове его вдруг мелькнули слова Курузы: «Знаешь, Сашка, в свой город потянуло. Кровь родная, должно, зовет».

— Куда, Саша, пойдем?

— Куда? На Трубную завернем, пожалуй. Там, знаешь, Ира, можно армяшке и чемоданное брахло спустить, да и насчет спиртишки–постоянно.

Выходя из ворот, он еще раз недоверчиво оглянулся и, махнув рукой, заговорил с Ирой:

— Страсть, как ты на Наташу похожа.

— На какую Наташу?

— Не знаешь ты ее. Добрая была и тоже красивая. Катюшку в больницу унесла и сама сгинула.

— Ты любил ее?

— Хто знает. А все ж любил. Думалось, може, привык. Только все помнится и во сне видал. Добрая была она, ласковая, лучше сестры. Да, не судьба, видно: так и не пришлось жить вместе — расстались.

— А я с тобой разве ссорюсь? Душа в душу живем, а все, видно, не такая я, как она.

— Будто и такая, а все же не то. Господская ты, а она наша, деревенская, простая.

— Когда–то была господской, да и быть интеллигентом еще не значит быть плохим. Разве ты не хотел бы быть интеллигентом?

— Я — нет.

— К тебе бы это пошло. Лицо у тебя нежное и характер добрый, хоть ты и испорченный человек.

— Нужда, значит.

— Да-а, — протянула Ира и с любопытством спросила: А что, ежели бы ты ее встретил, эту самую Наташу, обрадовался бы, а?

— Почем я знаю. Если не скурвилась, то так, а скурвилась, сразу убил бы, как Курузу.

— Сразу бы меня бросил?

— Зачем бросать? Вместе бы жить стали. Я к тебе тоже привык, да и… — Чья–то рука, вцепившаяся в воротник, остановила Сашку.

— Кто вы такой? — спросил незнакомец.

— Человек, беспризорный я, — спокойно ответил Сашка.

— А вы? — обращаясь к Ире. — Кто вы будете?

— Я тоже.

Послышался свисток и два подбежавших милиционера отвели их в отделение.

В отделении Сашка вел себя развязно.

— Как тебя звать? — допрашивал толстый обрюзглый милиционер, походивший на околоточного. — Да смотри, правду говори, а не то по статье уголовного кодекса отвечать будешь.

— Непомнящий Сашка.

— Так, а по отцу?

— Не знаю.

— Как не знаешь, мошенник!

— Не подсматривал, небось, кто отцом был.

— Та–ак. А тебя, красавица?

— Непомнящая Ирина.

— Ах вы, стервецы! Да я вас привлеку, как уклонившихся от следствия. Тарасов, сведи их в арестное. Ух, мошенница! А хороша она, так и ест глазами, как вымуштрованный солдат в старой роте.

— Я прошу вас, товарищ, без глупостей. Мне нужно получить чемодан с вещами, которые похитили они, — говорил потерпевший.

— Не волнуйтесь, вещи не пропадут, но пока их нет, — доказывал дежурный.

— Как нет? Этот голодранец со своей шмарой в моих костюмах изволит гулять.

— Что, шмара? Вы, кажется, тоже из блатных голубчик? — Бурчал милиционер и что–то непонятное строчил на бумаге.

Однако, это длилось недолго. Милиционер оказался под мухой и был посажен под арест. К вечеру Сашку с Ирой отвезли в колонию малолетних преступников.

В два часа дня Наташа была уже у Петрушковых. В доме, казалось, готовился особый обед. Все суетились, бегали и куда–то спешили. Люди, как автоматы, поставленные на одну точку, бестолково бегали и кружились. Еще по дороге к дому Еремей Власыч, слегка покрякивая и расчесывая бакенбарды ладонью, строго сказал Наташе, что он не может терпеть непослушных. И тут же, ткнув ее в бок, оглянувшись, спросил на ухо:

— И замужем не была?

— Нет, Еремей Власыч,

— Значит, еще н-не того? А годков сколько?

— Семнадцать исполнилось.

— Как раз. Гляди, и шестнадцати можно, — прищурив глаза, сказал Петрушков. Ущипнув ее за руку, он прошептал вслух: товар добрый, гляди, свежиной пахнет.