Андриан Шульгин - Гримасы улицы

— Вы нашли место, куда уйти от нас?

— На работу к Еремей Власы чу, — нерешительно отвечала Наташа.

Доктор с изумлением посмотрел ей в глаза и о чем–то задумался.

— А я думал вас у себя в больнице устроить, но… — заговорил доктор и как–то круто оборвал разговор. Помолчав, тихо сказал Наташе:

— Хорошо, выпишу.

Наташа, как очарованная, смотрела ему в глаза, ставшие туманными, неспокойными.

— Доктор, разрешите перед уходом зайти к вам. Я должна получить бумажку, без которой могут не взять меня.

— Хорошо, я вас приму в одиннадцать.

Наташа, проводив его, наскоро оделась и стыдливо вышла в коридор узнать время. В одиннадцать, набросив на себя халат, она задумчиво шла по коридору, часто оглядываясь. За шесть долгих больничных месяцев примелькались лица больных и опротивели. Подойдя к двери, привалилась к стенке, долго смотрела в высокую дверь, прислушивалась к долетавшему оттуда разговору. В голове мелькали неясные думы о Петрушковых и вставал грузный образ будущего хозяина с пушистыми бакенбардами. На сердце стало тяжело и неспокойно. Она, как бы избегая призраков, отвернулась к стене, погружаясь в нахлынувшее раздумье.

— Вы ко мне, — взяв ее за руку, тихо сказал доктор и направился с ней в кабинет.

Наташа, стыдливо оглядываясь, прикрывала новый наряд в халате.

— Я пришла поблагодарить вас.

— За что? — растерявшись, заговорил доктор, крепко сжав ее руки. — Присаживайтесь. Я только закрою дверь, да и раздевайтесь.

Наташа, не противясь, сбросила халат и предстала бледная, как перед казнью.

— Я хотел, чтобы вы у меня в больнице остались, — заговорил доктор, подходя к ней.

— Нельзя, я дала слово, я уже не могу. Я пришла благодарить вас, — повторила Наташа.

Доктор, взяв халат, смерил ее с ног до головы торопливым взглядом.

— Удивительно вы сегодня хороши, — заговорил он, кладя руку на ее плечо.

Наташа вздрогнула и отступила назад.

— Отчего вы так неприветливы ко мне, — спросил доктор. — Разве вы не замечаете, что я люблю вас. — При этих словах он тихо приблизил ее к себе и протяжно поцеловал ее в шею.

Наташа стыдливо вспыхнула и какой–то гнев засветился в голубом море тоскливых глаз. Доктор упорно всмотрелся в них, но раздавшийся стук в дверь заставил его отступить в сторону.

— Кто там?

— Это я, изволил-с за Наташей приехать.

— Кто вы? — переспросил доктор.

— Еремей Власыч Петрушков. Откройте-с, кучер ждет.

Наташа покачнулась, как подрубленный стебелек и, открыв широко глаза, бросилась к халату.

— Я не пущу вас, я хочу, чтобы вы у меня остались. Поняли?

— Нет, нет. Я не могу. Это он, мой хозяин.

И она, оттолкнув его, распахнула двери.

— Извольте-с вас отблагодарить, господин доктор, — подавая золотую пятерку, заговорил Власыч.

— Спасибо, я не беру, — оборвал доктор.

— Документик нужно-с, не откажите-с написать.

— Хорошо, в канцелярии вам выдадут, а я подпишу.

Петрушков взял Наташу под руку и они, не оглядываясь, тихо пошли к выходу.

Прошли холодные месяцы. Давно уже весна залила весь мир своим теплом. Уличная детвора уже шлепала грязными босыми ногами по мостовой, по вечерам месила жидковатую глину на побуревших бульварах.

— Теперь не страшно, — заговорили ребята. Каждая бульварная скамья–гостиница. А народ кишмя кишит, не заскучаешь. Да и по чернотропью верней: гакнешь кого–нибудь и капут. Легашь с псом ученым, и то не разыщут, — бормотал подхмелевший Куруза.

На крупные дела теперь они с Сашкой вдвоем ходили.

— На мокрую когдась–ребят нельзя брать, дурными станут, — предупреждал Сашка Курузу.

— А то, поди, без тебя не знаю, — недовольно огрызался Куруза. — Антипку можно взять, он по трубе мастак лазить. И дележку, значит, разделить на три рыла. Потому знаешь, Сашка, в свой город потянуло, кровь родная, должно, зовет.

— Нет, брат, я на корявую не пойду. Ежели шайка нас–ну, значит, и дели поровну, а што, ежели ехать хочешь, соберем, — не соглашался Сашка.

Куруза пристально посмотрел на него серыми глазами, сверкнул белками, загнанными под широкий лоб, и ехидно улыбнулся. На сердце у него теперь бурлил гнев, в голове рождались смутные мысли: «Только бы удалось, а там…К ногтю».

Возвращаясь в знакомые развалины, они таили в себе скрытые мысли; у каждого кипела кровь, и играла, опьяняя, кровавая месть опороченных самолюбий.

Ребята поджидали их.

— Чиво так долго? Нам надоело ждать, — встретив их, заговорила Ира. — А мы на вокзале срубили чекодан, — открыть нужно.